Закончим наш рассказ сообщением, что бродяги сделали выбор между двумя героями: предпочтение они отдавали Манфреду.

Лантене был спокойнее, рассудительнее, холоднее. Легко возбуждавшийся Манфред был задирой, драчуном, знатным выпивохой и неутомимым ухажером за прекрасным полом. У Лантене было особое выражение лица, свойственное людям, над которыми тяготеет неведомое несчастье; нельзя сказать, что он был грустен по природе, но была в нем такая беспокойная серьезность, словно он чувствовал, что где-то поблизости вызревает беда, как будто была у него некая интуиция приближающейся ужасной катастрофы. Манфред же выглядел беззаботным, а между тем он был крайне чувствителен; и чувства его поднимались до высшей точки скачкообразно…

Вполне достаточно этих видимых различий, чтобы объяснить, почему нищие предпочитали Манфреда. Среди обитателей Двора чудес не было ни одного, кто не согласился бы отдать свою жизнь за Манфреда, не было ни одной распутницы во всем воровском королевстве, которая бы тайно не вздыхала о нем. Он был настоящим королем нищих, как он сам заявлял с эдаким наивным и очаровательным бахвальством. Даже сам тюнский король Трико говорил с ним не иначе, как с особым почтением, а надо сразу же сообщить, что он с трудом выносил авторитет молодого человека.

Какими же средствами располагали оба наших героя в те времена, когда мы их встретили? Чем они жили?

О средствах Лантене ответить легко. Он стал компаньоном мэтра Этьена Доле, знаменитого печатника. В один прекрасный день, когда мальчишкам было по двенадцать лет, подростки, свободно гулявшие по парижским улицам, добрались до холма Святой Женевьевы.

Случайно они задержались перед одной лавкой.

У самого порога сидели на табуретах двое мужчин и внимательно рассматривали листы пергамента, на которых были начертаны какие-то странные знаки.

Ребятишки, привстав на цыпочки, восхищенно смотрели на эти листы.

– Что это? – спросил Манфред.

– Письмена! – ответил Лантене.

Оба мужчины обернулись и улыбнулись восторженным мальчишкам со смышлеными выражениями лиц и разумностью во взглядах. Один из этих людей, тот, что помоложе, как раз и был мэтром Этьеном Доле.

Другим мужчиной был Рабле, просматривавший оттиск толстого тома, носившего название «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции».

Рабле стал расспрашивать парнишек, с восхищением разглядывавших оттиск. Их ответы его удивили. Доле впустил ребятишек в свою лавку и показал им гравюры, еще больше поразившие подростков.

На следующее утро ребята появились опять, «чтобы разглядывать картинки»; в последующие дни произошло то же самое. Мало-помалу знаменитый печатник привязался в парнишкам и начал учить их. Никогда и нигде ученики не слушали своего учителя с большим вниманием и обожанием. Особенно Лантене, который стал по-настоящему ученым человеком. Он начал даже придумывать какие-то новшества в зарождавшееся искусство книгопечатания.

Спешим добавить, что в немалой степени интерес к книгопечатанию возрос у Лантене по одной простой причине: у мэтра Доле была дочь.

И вот Лантене стал компаньоном печатника. Ну, а Манфред мечтал о совсем другой жизни. Ему снились битвы и слава, и он ждал только случая поучаствовать в какой-либо войне.

А пока, в ожидании, чем он занимался?

Сначала укажем, что оба друга жили вместе на улице Фруамантель в очень скромном помещении. Заработка Лантене вполне хватало на общие нужды. Но мы вынуждены добавить, что иногда Манфред довольно значительно увеличивал общий бюджет суммами странного происхождения.

Случалось, что какой-нибудь выбившийся наверх бродяга просил молодого человека преподать ему несколько фехтовальных приемов. Манфред никогда не заставлял себя долго просить.

Нам придется заявить, что при своей беспечности Манфред не видел в этом ничего дурного. Обычно он возвращался после урока с одной-двумя золотыми монетами в кармане.

Да и ему ли было судить бродяг, среди которых он вырос, которые его так любили и баловали?

Принимая эти золотые, от которых за лье веяло злодейством, Манфред, возможно, был ведом какими-то деликатными чувствами. Вероятно, он не хотел показать дарителю разницу, образовавшуюся между ними… А скорее всего он просто не задавался какими-либо размышлениями. Мораль в ту эпоху была далеко не такой «совершенной», как в наше время, где все мы чувствуем и понимаем, как плохо отбирать часть богатства у тех, у кого его слишком много. Манфред скорее всего этого не понимал!

Мы оставляем читателю возможность выбирать между двумя этими объяснениями и не будем продолжать свою защитительную речь.

Таково было положение Манфреда и Лантене в тот момент, когда мы познакомились с двумя героями нашего романа.

В тот же вечер, когда Сансак, Ла Шатеньере и Эссе разыгрывали партию в кости в корчме Девиньер, недалеко от этого заведения, в одном из домов на соседней с Лувром улочке, происходила странная сцена.

В уединенной комнате вели беседу трое мужчин. По крайней мере, говорил один из них: тот, что сидел в кресле. Двое других стояли в почтительной позе и отвечали на вопросы, задаваемые им высокомерным и повелительным тоном.

Сидевшим был не кто иной, как достойный и высокочтимый патер Игнасио Лойола, о котором в мире уже стала распространяться молва как о человеке сильном, смелом и святом. Оба стоявших мужчины были обыкновенными монахами. Одного монаха звали Тибо, другого – Любен. Они были довольно известны как в городе, так и в университете. О них даже сочинял стихи Маро.

Лойола только что закончил чтение письма, рекомендовавшего ему обоих братьев. Время от времени он окидывал монахов беглым взглядом.

– Ладно, – сказал он, покончив с чтением. – Для некоей миссии, непосредственно затрагивающей интересы Церкви, мне нужны два здравомыслящих, смелых и понятливых человека. Меня уверяют, что вы обладаете такими качествами, братья мои…

– Deo gratias![18]– пробормотали оба монаха, кланяясь настолько низко, насколько им позволяли округлые животы.

Лойола поднялся и в задумчивости прошелся по комнате. Потом остановился перед монахами.

– Знаете ли вы, – вдруг спросил он, – что во славу Господа и в Его интересах разрешено лгать?

Брат Любен и брат Тибо испуганно переглянулись, словно спрашивая себя, не проверка ли это, не в ловушку ли заманивает их преподобный отец.

– Нет, досточтимый отче, мы еще не знаем об этом! – ответил на всякий случай брат Любен.

– Прекрасно! Теперь вы будете это знать. И запомните: ни одно деяние не подлежит осуждению, если оно совершается во благо Церкви и во славу Господа!.. Повторяю: любое деяние, включая кражу и даже убийство…