И как уже однажды было, ей показалось, что мир сошел с ума. Она, должно быть, засомневалась в том, что правильно понимает речь крарла. Готовая бежать искать меня, она была также готова скрыться. У нее была лошадь; она могла рискнуть на опасное долгое путешествие на запад. Однако, подобно многим женщинам, она была озабочена судьбой своего мужчины. Поэтому медлила.

Асуа кричала от страха, спрашивая богов, что станется с домом Тувека.

Мока пыталась уговорить ее успокоиться, зная, что шум скорее навлечет беду, чем молчание. Но младенцы громко плакали, и собаки, подхватив страх, как заразную болезнь, подняли свой собственный гвалт.

В полночь пришли мужчины. Они поместили Моку и Асуа вместе, и началась перебранка относительно того, надо ли убивать крошечных сыновей и дочерей, поскольку в них зло семени их папочки. Однако воины скоро потеряли интерес к этим мерам предосторожности, гораздо больше заинтересовавшись военными трофеями, которые я накопил. Сундуки были опрокинуты и перерыты, пиво выкачано, огрызающиеся собаки оттащены и пара из них зарезана, лошади выпущены из стойла, оседланы, и началась их безумная обкатка, как на рынке. Когда колдун надежно утихомирен, любая его собственность — разрешенная добыча.

Вскоре четверо из них ворвались в мою семейную палатку и нашли Демиздор.

Четверо ухмыльнулись и произнесли слова, которые мужчины говорят в такой момент. Один из ник был Урм Кривая Нога, испытывавший ненавистную зависть ко мне. Он не задумываясь двинулся к ней, потому что она ждала там в ледяном оцепенении. Я мог бы предупредить его о ее трюках, если бы был там и был его другом. Она ударила Урма ножом в горло, умным, быстрым ударом, но она никогда раньше не убивала человека. Она захватила его врасплох, но и себя тоже. Пока она стояла, выпустив оружие, парализованная тем, что сделала, остальные трое кинулись на нее, и им не трудно было справиться с ней.

Они изнасиловали ее и принялись бы снова, потому что были сильны в ту ночь, но Сил созвал воинов на совет крарла. Узнав об этом, они привязали ее к стояку палатки и приколотили веревку вокруг лодыжек колышками к земляному полу. Они много смеялись, потому что им понравилось ее общество, и они планировали получить еще больше. Они вытащили Урма наружу и наспех зарыли в землю, как поступают с женщинами, потому что он был хромой и к тому же был заколот женщиной.

Эттук лежал в раскрашенной палатке, холодный, как протухшее мясо. Когда они складывали для него погребальный костер, они убили его собак и лошадей, которые должны были сопровождать его в Черное Место, и говорили, что Демиздор надо задушить и послать для услаждений вождя в Черном Месте. Так прошла первая ночь.

На следующий день провидец был занят телом Эттука, раскрашивая его для погребения, выродки Эттука одевали его, полные надежд, с блестящими глазами, поскольку я сошел с дистанции, а дочь Сила заплетала его бороду. Воины тем временем стояли вокруг палатки в траурном карауле, хотя время от времени кто-нибудь из них отправлялся проведать меня на холме или Демиздор в моей палатке. Неизбежные перерывы между этими визитами очевидно спасли мою и ее жизнь.

Совершенно ясно, что происходило в ее голове, пока она лежала там в моей палатке. Каждый из мужчин, использовавших ее, представлялся ей какой-то гранью меня, и она винила меня — что я оставил ее на них и что я вырос из их среды. Она хотела умереть и ждала смерти. Она намеревалась обхитрить их, если сможет. Постепенно все ее мысли сосредоточились именно на этом, как освободить руки и украсть нож какого-нибудь воина, пока он трудится над ней, или как вырвать кинжал, когда они придут, чтобы вывести ее.

В час едкого заката Сиххарна она услышала крики, когда они тащили меня с холма на деревянном шесте. Она радовалась моим страданиям, неистово радовалась, но в то же время холодела, как будто смерть уже пришла. Поднялся какой-то шум, и ни один вояка больше не пришел ухаживать за ней. Шум продолжался около часа.

Потом наступила тишина.

Она лежала в этой полной тишине, темнота так залепила глаза, что она не могла различить даже свои истерзанные ноги или тусклое мерцание колышков, которые держали связывавшие ее веревки. Внезапно полог палатки резко поднялся.

Сердце моей жены дрогнуло, и на мгновение она была ослеплена безумной, слабой, ошибочной надеждой. Когда она снова смогла видеть ясно, она увидела невероятное: своих людей во входном проеме палатки, один из которых снял серебряную маску-череп, открыв ей лицо ее родственника, Орека.

Масколицые, несмотря на угрозу, не сожгли крарл и не убили женщин или хотя бы нескольких воинов, которые насиловали Демиздор.

По правде говоря, их карательный отряд растерял свои силы за месяцы поисков и сейчас насчитывал только тридцать человек, у них не было пушки, и они отдавали себе отчет в том, что другие дагкта стояли лагерем на соседних склонах к востоку и северу. Кроме того, у них был я, единственный воин, которому они действительно жаждали отомстить, и они получили назад свою даму. А для нее, совершенно очевидно, все лица вояк, побывавших в ней, слились в одно лицо, и это было мое лицо. Я, человек, который силой забрал ее из ее жизни в свою и тем самым навлек на нее все остальное.

Она не утратила чести в глазах своих соплеменников. Больше того, они вернули ей честь и гордость в считанные минуты. Они одели ее в желтое платье, которое ее младший кузен, Орек, возил с собой на протяжении всего пути из старого города. Оно было роскошное, шелковое, вышитое хрусталиками. Позже я отметил, что, несмотря на мужские качества, присущие многим городским женщинам, мужчины обращались с ними, как с чем-то хрупким и драгоценным. Затем нашли ее серебряную маску оленя, потому что она ей принадлежала. (Я представляю Чулу, едва живую от ужаса, лишившуюся последнего сокровища, которое у нее вырвал черепоголовый демон Сиххарна). Так они снова превратили Демиздор в девушку-богиню, которую я встретил в разрушенном форте. Она моментально поняла, интуитивно, что здание ее самоуважения зависело от ненависти и отвращения ко мне. Женщины мудрее в этих вопросах или пытаются быть таковыми. Мужчина не смог бы отказаться от своей мечты так быстро. Правда, закрыв такую дверь с огромным и мучительным усилием, он забыл бы совсем, а Демиздор не могла. Вскоре принесли меня, вернее, то, что от меня осталось.

Они привязали меня к лошади (я был в бесчувственном состоянии и не возражал), и через некоторое время они уже скакали на запад по спускающимся вниз склонам, ради нее они двигались медленно, но все-таки достаточно быстро, так что к восходу луны крарл был далеко позади.

В полночь они сделали привал, чтобы дать Демиздор отдохнуть. Она была бледна и больна, но лихорадочно весела. Орек держал ее за руку. Он был совсем юный, на год или два моложе ее, и больше, чем наполовину влюблен в нее. Он был очень похож на нее к тому же, светловолосый и зеленоглазый, такой же стройный, и очень мало похож на мужчину. Старший брат, Зренн, был из другого металла. У него были жесткие крысиные волосы, темные, что было редкостью в городах. По контрасту, глаза его были подобны беловато-голубому фарфору, и, казалось, зрачки выжжены бледным пламенем. Я пришел в себя, когда остановились на привал, и увидел их обоих, хотя не очень отчетливо. Они склонились около меня, серебряная маска оленя стояла позади. Только одна из троих, стоявших предо мной, была в маске, потому что она была единственной из них, кому было что прятать.