Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что это значит? Неужели я повсюду, всегда буду встречать это лицо? Неужели это мой злой гений, созданный единственно для того, чтобы преследовать меня?..
Мне припомнились все наши встречи, начиная с первой в Новом Орлеане…
Я встал, схватил лампу и снова подошел к портрету… О, да, я не ошибаюсь: там — она, а здесь — он! И они висят рядом!.. Других портретов нет в этой комнате… Что же это? Может быть, они жених и невеста? Его зовут дон Эмилио… Тот женский голос на острове Лобосе называл его Эмилем… А она сегодня говорила об американце доне Эмилио, который учил ее и сестру английскому языку… Да, дон Эмилио и Дюброск несомненно одно и то же лицо… И он попал сюда раньше меня, он — этот красавец с демоническим характером. Это ужасно, невыносимо!..
Я снова поставил лампу на стол и бросился в кресло…
Где-то пробили часы…
За боем последовали тихие, приятные звуки. Серебристо-нежные звуки переливались стройными аккордами, успокаивая мои возбужденные нервы.
Я торопливо разделся и лег…
Я твердо решил не думать больше о ней, забыть ее — забыть во что бы то ни стало.
«Встану как можно раньше, — говорил я себе, — и отправлюсь в лагерь, ни с кем не прощаясь… Когда я снова буду в своей палатке, обязанности солдата изгладят из моей памяти встречу с… невестою Дюброска. Барабан и флейта, грохот пушек и треск ружейных выстрелов заглушат голос сердца…
Я старался направить мысли на что-нибудь другое. Напрасные усилия!
Наконец я все-таки заснул, заснул крепко, без снов…
Глава XXVI
СВЕТ ВО МРАКЕ
Когда я проснулся, вокруг меня стоял непроницаемый мрак. Я протянул руки и раздвинул занавес алькова. Ни один луч света не проникал в комнату. Я чувствовал себя свежим и бодрым, — вероятно, я спал долго.
Я пошарил на столике, ища часы. В это время кто-то постучал в дверь.
— Войдите! — крикнул я.
Вошел слуга-негр с лампой.
— Который час? — спросил я.
— Девять часов, сеньор!
Он поставил лампу и вышел. За ним появился другой, неся на подносе золотую чашку.
— Что это такое?
— Chocolate, сеньор! От доньи Хоакины.
Я выпил шоколад и поспешил одеться. Меня беспокоил вопрос, следует ли мне уехать, не простившись. Но все же на сердце стало легче. Утро всегда приносит облегчение страданию как физическому, так и нравственному. Я часто испытывал на себе этот закон природы. Утренний воздух успокаивает тревогу. Восходит солнце, и возникают новые планы, появляется новая надежда…
Я избегал зеркала, не смел подойти к нему.
«Нет, не буду смотреть на того, кого я ненавидел всей душой, на ту, которую любил всем сердцем! Скорее в лагерь!..»
— Мой друг уже встал? — спросил я негра.
— Да, сеньор, он давно встал.
— А! Где же он?
— В саду, сеньор!
— Один?
— Нет, сеньор, ninas (девушки) тоже там.
«Счастливый, беззаботный Клейли: его не мучают ревнивые мысли», — думал я, заканчивая свой туалет.
Я уже говорил, что Клейли и Мария де Люс вполне подходили друг к другу. Оба были веселы, беззаботны. Встретившись, они сразу почувствовали взаимную симпатию, поняли, что вместе они могут хохотать, танцевать и дурачиться, сколько им вздумается. Они способны дать друг другу слово и затем спокойно расстаться на целый год. Поженятся и заживут беззаботно; встретятся неодолимые препятствия — простятся и расстанутся, не разбивая друг другу сердца. Для таких людей любовь — легкая забава: они обмениваются записочками, смеются над прошедшим, не заботятся о будущем. Такова их любовь.
— Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.
— Слушаю, сеньор!
Слуга поклонился и вышел.
Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.
— Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, — сказал я.
— Я чудесно прогулялся. Этот сад — настоящий рай.
— Что же вы делали?
— Кормил лебедей, — засмеялся Клейли. — Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду…
— Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей…
— Как! Ехать так скоро? И без завтрака?..
— Через пять минут мы выступаем…
— Что случилось, капитан? — забеспокоился лейтенант. — Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!..
— Дон Косме…
Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.
В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.
— Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? — спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.
— Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично…
Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, — обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные… Не мудрено — она беспокоилась о брате…
Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, — быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении… Неужели и она страдает, как страдаю я?
Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.
Как бы повинуясь инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.
Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.
Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?
Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.
Как прекрасна была она в эту минуту!
— Художник не польстил вам! — заговорил наконец я.
Она с изумлением взглянула на меня.
О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!
— Сеньор капитан, что вы хотите сказать? — тихо спросила она.
— Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше…
— Художник? Какой художник? Я не понимаю вас!
— Я говорю о вашем портрете, который висит в моей комнате.
— А, о том, что висит у зеркала?
— Да, у