— А хата была — контейнер сорокафутовый.

— Подожди, — сказал Андрей. — Так ведь февраль… холодина.

— А кого гребет? Да и не думали, может быть, что надолго. Буратино-то обещал, что бабки привезет в течение шести часов.

Закурили. Слышно было, как стукнула дверь сауны и Вадик с всплеском бухнулся в бассейн.

— А пролежал он там трое суток. На полу доски, а сверху его двумя ватниками накрыли… В феврале очень сильных морозов у нас не было. Но по ночам до минус двенадцати-пятнадцати температурка опускалась…

Андрей представил себе железную заиндевелую коробку контейнера и связанного человека под грязным промасленным ватником. Ему стало зябко в теплом влажном воздухе бани.

— Да, у меня за каждый день и каждую ночь справочки из метеослужбы подшиты. Как он за три дня не замерз вконец — не пойму.

— Так он что, жив? — вскинулся Обнорский.

— Он-то? — переспросил опер и жестко ухмыльнулся. — Он-то жив. Если можно так сказать про обрубок с ампутированными руками и ногами. И отъехавшей крышей… так что — жив.

Ввалился голый и мокрый Резаков.

— Ну, вы чего? Наливай, — весело скомандовал он.

Его встретил угрюмый взгляд двух строгих совершенно трезвых мужиков.

— И что дальше? — спросил Андрей.

— Дальше-то… Дальше много неясного. Кое-что можно отследить, о чем-то догадаться. Но все равно вопросов больше, чем ответов… Там с самого начала все наперекосяк пошло. Заявлений от потерпевшего Буратино нет. Даже наоборот… Когда у нас появилась по своим каналам информация, мы его в притоне вычислили и спросили: а где, друган, твои охранники? А он в блудняк нас вводит, убыли оба-два за тачкой в братскую Беларусь. А не было ли на вашу персону грубого бандитского нападения с целью вымогательства? Да вы че, дяденьки милиционеры? Кто ж на меня посмеет? Ну, значит, ошибочка. Информация не подтвердилась… Извините, гуд бай.

Андрей понимал, что псковский опер многого не договаривает. Но даже то, что он уже сказал, четко выводило на фигуру второго охранника. Никодимов условно назвал его Сергеем, и это пустячное совпадение показалось Обнорскому многозначительным…

— Так что же второй охранник? — Андрей не заметил, что сказал это вслух.

— А? Вернулся… Вернулся, пригнал «бээмвуху» с Белоруссии. Вот он-то, в отличие от нас, с Буратиночки спросил. Когда жена его напарника к нему прибежала, он сделал кой-какие выводы. Нашел своего шефа пьяненького, тепленького, голенького в постели у проститутки и молотил его, пока тощ не раскололся… Серегу с напарником старая дружба связывала, служили они вместе в хитрых войсках оч-чень специального назначения. Что было дальше — сам догадаешься?

— Можно предположить, — ответил Андрей. — Профи пошел по цепочке.

— Профи? Ну… да. Он действительно оказался… специалист… Пошел по цепочке и добрался до этого долбаного контейнера. Дружка он своего больше километра на руках нес по снежной целине… спасти надеялся. А там врачи когда увидели последствия обморожения… Ну сам посуди — трое суток связанный, на морозе. Без сознания, в бреду… В общем, врачи увидели и руками замахали: не хер тут и делать. Все равно помрет… Так он им с пистолетом в руках о клятве Гиппократа напомнил. Подействовало.

Никодимов, закуривая, прервался. Вадик разлил остатки водки по стопкам… По снежной целине брел человек и нес почерневшего от обморожения напарника. Он падал, проваливался по пояс и тихо шептал иногда: у меня обстоятельства. За его спиной тянулся по синему февральскому снегу неровный и глубокий след. В сумерках он выглядел как траншея…

— Значит, все-таки спасли, — сказал Резаков.

— Лучше сказать: сам выжил, — ответил Сергей — А обкорнали ему все: руки, ноги, мясо на лице до костей, уши… Месяц между жизнью и смертью… выжил. Хотя… зря, наверно. Жена сразу бросила: зачем такой нужен? Сейчас на руках у матери. Говорить не может — мычит. Мочится под себя, никого не узнает… мясо.

— А с доказательной базой, говоришь, у вас туго? — зло спросил Обнорский.

Никодимов поднял на него острый, проницательный взгляд. Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор. Потом опер спокойно ответил:

— Да, господин журналист, у нас туговато. Не взыщите.

— Извини, — сказал Андрей.

Он понимал, что не прав. Чувствовал: малознакомый опер из периферийного Пскова человек не равнодушный. Именно он ползает «по земле», собирает эту самую доказательную базу. Он ходит на ножи и пули, спасая толстосумов, которые запросто обливают его грязью из-под шин своих «мерсов», весело проезжая мимо. Именно он зарабатывает к тридцати пяти язву, а к пятидесяти инфаркт. Если доживает до пятидесяти.

— Извини, — сказал Андрей.

— Ладно, — ответил Никодимов, — проехали. Тем более что в известной степени ты прав… Может — в парилку?

— А пойдемте, — подхватил Вадик. Споры об эффективности работы правоохранительных органов, особенно по оргпреступности, у них с Обнорским возникали уже неоднократно. Это, в общем-то, и спорами назвать нельзя. Скорее — обмен мнениями. Оба хорошо понимали и причины и следствия. Просто видели это с несколько разных точек зрения. Сейчас Вадик хотел сгладить неловкость… Но в сауне Никодимов сам вновь коснулся этой же темы:

— В известной мере, Андрей, я с тобой согласен: люди гибнут, получают увечья… Физические, моральные. А мы, как бараны, упираемся в доказы. А какие, к черту, доказы, когда эти гоблины уже окончательно запугали людей? Не то что со свидетелями — с понятыми проблема. Люди боятся. И вся эта жирующая, оборзевшая гопота все больше и больше убеждается в безнаказанности. А мы… — Никодимов махнул рукой, замолчал. Но через несколько секунд продолжил:

— А вот Сереге доказы не понадобились.

— И? — спросил Обнорский. Снова застучали молоточки в висках.

— И устроил такое мочилово, что наши местные гоблины в штаны наложили. Он их как собак отстреливать начал… Буратиночка со страху в Испанию слинял на отдых. Отсиживался там, пока Серегу не пришили.

— Так его?.

— А у тебя что, есть другая информация? — Никодимов посмотрел на Обнорского острым, проникающим внутрь взглядом.

— Какая у меня информация? — пожал плечами Андрей. — Так, наклевывалась одна идея… оказалось — фантом.

Он испытывал разочарование. Та версия, что стала оформляться вокруг личности и подлинной истории Автора, разрушилась в одно мгновенье. Молоточки стихали…

— Жарко, — сказал Резаков. — Я в бассейн. Он легко поднялся и запахнулся в простынь, как римлянин. Твердым шагом легионера питерский опер вышел из сауны. Обнорский тоже встал и вяло повесил простыню на плечо. Она свисала безвольным белым флагом — позорным символом поражения. Когда он уже взялся за ручку двери, Никодимов негромко сказал ему в спину:

— Андрей, погоди. — Что? — Обнорский обернулся, рассеянно посмотрел назад.