великою славою. Здесь же он и наградил Кутузова орденом Святого Георгия первой степени...

-Вы спасли не одну Россию! - обнимал Император Кутузова. - Вы спасли Европу!

После этого государь выдал план быть защитником угнетённых западных народов. Все были в восторге от происходящего. Танцевали, пили за здоровье императора. Всё, казалось, теперь будет налаживаться, пусть даже придётся для начала очищать землю от мёртвых и строить новые условия жизни...

Оставаясь пить среди друзей и беседовать с офицерами, Данило слушал их рассказы, а когда появился вопрос о том, как происходил их поход, он ответил:

-Обширные да дремучие леса приходилось проходить, порой рубить сосны да прокладывать дорогу. Нужды различного рода терпели, как моровая язва, что похитила множество солдат.

-А одежда? Ужас! - добавил Серж. - Все три рубахи, что были, все уже неспособны к ношению, а прочего белья уж нет да и жалованья давно не получено.

-А нам пришлось награбленные сокровища бросать, - махнул рукой офицер подле, и Данило кивнул:

-Увы, деньги потеряли свою ценность.

-Осторожно по городу здесь следует гулять, коль соберётесь, - предупреждающе сказал другой. - Говорят, свирепствует тиф и прочие болезни.

-Песню! - вдруг раздались возгласы вокруг, и друзья повели Данилу вперёд, прося под всеобщие аплодисменты исполнить песню для души, в честь победы...

Много песен разных просили, но когда произнесли одно название и стали все соглашаться, что желают услышать именно её, Данило поклонился государю и взял гитару:

Вдали там бор, трясясь, синеет,

Катится гул его в полях,

Катится – и едва уж млеет

На отдаленнейших горах.

Напрасно светлый шар сребристый

Стремится выскользнуть из туч;

Дождливы облака и мглисты

Глотают каждый кроткий луч.

А здесь!.. Все чувства цепенеют –

То стынет кровь, то вдруг кипит.

Глаза раскрыться в тьме не смеют,

Везде, на всем могилы вид.

Не призраки ль одни витают

Среди руин теперь в глуши?

Не ваши ль тени здесь блуждают,

О человечества бичи!

Не вы ль дрожащими стопами

Скитаетесь в вечерний час,

Звуча железными цепями,

Что Тартар возложил на вас?

Не ваши ль песни сокрушенны

В разностенящих голосах,

Мешаясь с свистом бурь смятенным,

Наводят трепет в сих местах?

Конец ознакомительного фрагмента.*

* - из «Развалины», А. П. Беницкий.

Глава 38

Выглянув в окно, Софья завязывала на голове шляпку и смотрела на ворота, которые виднелись за одетыми в снеговые шубы елями. Ворота были закрыты. Прогуливающийся на морозе сторож то потирал спрятанные в рукавицы руки, то топал ногами в валенках, поправляя висевшее на плече ружьё. Казалось, и сказочно прекрасная зима была не на шутку сурова в столь военное время...

Тревога не покидала, а росла с каждым днём, как бы кто ни сообщал, что войне вот-вот будет конец. Софья одевалась в зимний плащ и надеялась, удастся то, что уже давно пытается сделать, но каждый раз её останавливают или следят так, что шагу не ступить из дома.

Однако ещё утро не совсем рассвело, и Софья таила надежду, что останется именно сегодня незамеченной. Она спрятала в рукавицы запечатанное письмо, и прошла по тёмному коридору дома. Спустившись к выходу, оглянулась убедиться, что одна и столкнулась с откуда-то вдруг вышедшей матерью:

-Куда это ты собралась? Ишь? Да за тобой глаз мало! - удивлялась та, а Софья испуганно взирала в ответ, невольно выронив рукавицы.

-Ну же? - быстрее мать подняла их и на ощупь поняла, что там.

Достав письмо и взглянув на имя на конверте, она с показавшейся грустью вздохнула:

-Понимаю... И давно вы переписываетесь?

-Мне не отправить письма. Вы слишком строги, - прослезилась Софья, надеясь затронуть сердце матери, но та не смотрела в её глаза.

Мало того — спрятала руки с письмом за спину и, глядя в пол, еле слышно сказала:

-Я не зверь, поверь... Я сама отдам в отправку... это. Папенька не прознает, - был её голос ещё тише. - Но ты покорно вернёшься к себе и больше попыток выйти из дома не предпримешь.

-Позвольте хоть Аннушку повидать, - просила Софья, но мать мотала головой и указывала на лестницу уйти обратно в комнату...

Вынужденная вернуться Софья скоро стояла у окна своей спальни. Она смотрела на серое небо, с которого стали падать крупные хлопья снега. Думалось, жизнь такой и останется: холодной, безрадостной, но с мечтами о сказке... Никак не могла Софья понять, как такое могло произойти, почему в раннем детстве её кто-то выкрал, и кто это всё-таки был... Не понимала, почему родители столь полны ненависти к Протасовым, когда годы уже может сгладили всё...

В ужасном одиночестве ощущала себя Софья, когда в последние месяцы её заставляли сидеть одну в спальне, запрещали видеться с сестрой и указывали ждать, когда приведут какого-то жениха, готового взять её в жёны вот такую, с теперь немного видным животом. Софья гладила живот, шептала о любви растущему там малышу и плакала:

-Вернётся твой папенька, верь... Вернётся и спасёт нас... Заберёт к себе, заберёт...

-Победа! Победа! - раздались вдруг отрадные крики по всему дому.

Кричали и слуги, и родители её. Сердце вдруг бешено застучало, дыхание перехватило. Взглянув вновь на небеса, Софья в подступивших рыданиях опустилась на колени:

-Господи, дай знак, жив ли он? Выжил ли? Дай...

Она закрыла лицо руками, опустившись лежать лицом к полу, и рыдала, рыдала... Рыдала столь долго, пока дверь к ней не открылась и кто-то не помог лечь в постель. Неугомонно плакала, не могла сказать ничего, а сидевшая подле мать радостно вторила о