от скрипа двери. На пороге с небольшой лампешкой в руках стоял хозяин в пестрядинных портах и рубахе. Он заговорил тихонько:

— Спите? Одна-то опять пришла…

— Зови! — обрадовался отец.

Через минуту в горницу, ступая несмело, как слепая, вошла невысокая, крепкой стати девушка во всем темном; тем заметнее блестели на ее лице встревоженные глаза. При первой встрече она была перепугана сильнее своих подруг и гораздо решительнее, чем они, заявляла, что не знает никого, кто в праздничные дни исчез бы из села.

— А-а, это ты? — заговорил с ней отец. — Я так и знал… — добавил он, определенно радуясь тому, что не ошибся в своих наблюдениях над девушкой. — Как тебя звать-то?

— Дусей.

— Ну, рассказывай, Дуся.

— А мне ничего не будет? — шепотком спросила девушка.

— Побожиться? — пошутил отец.

— Да уж не надо, — смутилась Дуся и, вздохнув, призналась: — Вечор-то я испужалась… Да и как не напужаться? Боязно. А когда хозяева уснули, я шасть с сеновала да тайком сюда. И опять же боюсь: не дай бог, доглядят!

— Ты о деле, — напомнил ей отец.

— Потерялась у нас одна, потерялась, истинная правда, — заговорила Дуся погромче. — Ксюшей ее зовут. Четыре дня, как не видать… Я спросила про нее у хозяйки, а та в голос: «Не захотела жить, вот и все! К родственникам куда-то подалась!» А какие у Ксюши в наших местах родичи? Она из расейских, из голодающих. Да и как она могла уйти, не сказавши мне ни одного словечка? Она мне подружкой была.

— У кого она жила? — спросил Плетнев.

— Дак у Барановых же!

— У Никанора, чо ли?

— Дак у него, на нашей улке.

Плетнев озадаченно похмыкал, ковыряя ногтем в клочкастой бородке, а отец спросил Дусю:

— И долго она жила у Барановых?

— Да с прошлого лета.

— У них есть парень?

— Вот такой парнишка…

— С кем же твоя Ксюша встречалась, знаешь?

— Гуляла? — уточнила Дуся. — Да ни с кем! Все дома да дома. На улку совсем редко выходила. У нее хозяйка — не дай бог! Да и не в чем ей было выходить-то. Ботинки ей только к пасхе сшили…

Тут смутился и отец, не желавший, вероятно, при мне выяснять некоторые подробности жизни Ксюши.

— Ну, а с тобой-то секретничала? — начал он издалека.

— Да было, знамо…

— Признавалась, кто у нее вот тут, на сердце-то?

— Она лишнего слова, бывало, не скажет!

— И никого миленком не называла?

— Никого!

Дуся помолчала с неожиданной улыбочкой на губах и вдруг, словно решив похвастаться, заговорила оживленнее:

— Но я выпытала! Был у нее миленок! Был! Тайный! Одна я дозналась…

— Ишь ты! — подивился ее ловкости Плетнев. — А кто же?

— Дак опять же Баранов! С другой улки.

— Какой ишшо Баранов? Их у нас хоть в отару сгоняй.

— Дак Лучка! Племяш ее хозяина.

— А-а, гуляка!

Подозрений набиралось все больше и больше, но еще нельзя было с уверенностью сказать, что утопленница и есть Ксюша. Но вот отец словно из простого любопытства спросил Дусю:

— Как же тебе удалось выпытать-то у такой молчуньи?

— А запросто, — с хвастливой живостью заговорила Дуся. — Увидала она у меня шелковый лоскуток, вот такой, и давай просить: «Отдай да отдай христа ради!» Я и догадалась: на кисет просит. А я сама берегла его на кисет, да некому было еще дарить-то… Я заупрямилась, а она в слезы. Тогда я и говорю ей: «Скажи, кому собираешься дарить, тогда и отдам!» Долго ревела она, а все ж таки созналась: «Да Лучке, — сказала. — Присушил он меня, извел до смерти…»

— Когда это было?

— Да за неделю до праздника.

— Какой он был, лоскуток-то твой?

— Синий такой, шибко баский…

Теперь не оставалось сомнений: утопленница и есть Ксюша. Я ожидал, что отец сейчас же покажет Дусе кисет, найденный на груди несчастной девушки, но он почему-то не сделал этого, а только сказал:

— Спасибо, Дуся, что пришла…

Дуся будто не поняла, что свободна, и не собиралась двигаться с места. Встревоженная разными догадками о судьбе своей подруги, она долго теребила у груди кисти платка.

— Где же Ксюша? — спросила она наконец, но очень тихо и робко, боясь своего вопроса. — Однако, дяденька, вы знаете?

— Узнаем скоро, Дуся, узнаем, — пообещал отец.

Когда она ушла, Плетнев предложил:

— Надо к Барановым. Хозяйку поднять с постели…

— Пусть спит, — возразил отец, словно очень заботился о здоровье хозяйки, у которой жила Ксюша.

— Тогда Лучку схватить!

— Да вряд ли он дома, — ответил отец. — Скорее всего, опамятовался да и махнул куда глаза глядят. А если дома — не будем пока и его тревожить. Пусть малость остынет и решит, что все сошло.

Утром хозяйский сын, найдя какое-то заделье, побывал у Барановых и узнал, что Лучки действительно нет дома: по словам родителей, он сразу же после праздника отправился к знакомым в Рубцовку, где собирался будто бы заказать к свадьбе сапоги.

— Значит, он, — заключил отец. — Будем искать!

Луку Баранова задержали лишь через два месяца в Барнауле. Он работал грузчиком на речной пристани. Его перевезли в уездную милицию, куда затребовали и его дело. Я так и не узнал, удалось ли следствию доказать его виновность в убийстве Ксюши.

Мне долго не давала покоя судьба несчастной девушки. В воображении без конца возникали картины ее недолгой жизни.

…Эта печальная история с Ксюшей трогала меня до слез, и однажды я неожиданно решил записать ее на память. Но, удивительное дело, — я никак не мог изложить на бумаге то, что было почти наизусть заучено мною. Под пером все получалось в ином виде; незаметно нарушалась цепь событий, появлялись совсем ненужные слова, фразы и даже сцены, а главное — все написанное не трогало душу.

Я был тих и задумчив, когда в моем сознании история Ксюши слагалась сама собой. Но после неудачной попытки изложить ее на бумаге я совсем притих и погрустнел…

В те дни отец, должно быть, особенно внимательно наблюдал за мною. Наверняка он решил, что моя грусть навеяна неприятно закончившейся поездкой по волости.

— Эх, ясно море! — заговорил он однажды. — Видать, напугала тебя та бедняжка. Однако, не поедешь больше.

— А ты опять собираешься?

— Да надо бы…

— Я готов!

…Не могу сказать с уверенностью, что побуждало отца брать меня с собою не только в обычные ознакомительные поездки по волости, но даже и на отдельные операции. Его действия, конечно, рискованны и противозаконны. Но, я думаю, не безрассудны. Я был рослым мальчишкой, повыше иных милиционеров и, что важнее важного, умел хорошо скакать в седле и при необходимости пускать в ход любое оружие. Вот отец и