Получается, что кольца переживают подаривших их мужчин. Мужчина обнулился давно, а кольцо по-прежнему сторожит палец. Алька никогда не снимает дешевого серебряного колечка. Где ныне «человек», который его покупал? Может, она про него и думать забыла, имени не помнит, но кольцо продолжает обеспечивать их мистическую связь. Алька спрашивает, стоит ли выходить замуж. Вопрос, конечно, риторический. Не вопрос, а завуалированное сообщение: она об этом задумалась. Что за тип этот Антуан? Занятно увидеть человека, с которым Алька рискует окольцеваться. Я ей ответил, мимикрируя под заботливого друга, что в ее положении, конечно, важно, позволит ли ей замужество разжиться европейскими документами. С океана подул холодный ветер. Миллиарды тонн соленой воды, скрашивающей всемирную пустоту. Материки затеряны в океане, как люди в своей судьбе. Алька выйдет замуж. Женщина-кенгуру получит то, что хотела: подпись Жерара на решающем документе. А я останусь один.

У Пухлой Попки нет кольца. Как, впрочем, и бюстгалтера. Она несется вприпрыжку по песку за цилиндром Пьера, забавой ветра, и титьки пятого размера трясутся под старой синей майкой, как футбольные мячи. Или как ее же ягодицы под коротким подолом. Трое толстых красномордых баварцев, проводящих во Франции выездной октоберфест, обсуждают за моей спиной Попкины формы. Что-то как раз про мячи, про буфера. Можно сделать вид, что я не расслышал: скабрезничают они довольно лаконично. Но я снова на взводе. Я только что гордо пер на загривке Женщину-кенгуру. Конечно, я не выдержал и четверти пути, потом она ковыляла сама, но порыв мой оценила. А баварцы эти, когда мы добрались до моих сандалий, как раз стояли вокруг них жирнобедренным треугольником. Размышляли, настолько ли сандалии хороши, чтобы усомниться ради них в заповедях седьмой и десятой. К тому же я уже дрался на днях из-за Пухлой Попки. Почему бы не превратить это в добрую традицию? Короче, я поворачиваюсь кругом и говорю в самую красную морду:

— Не советую такой жирной свинье, как ты, рассуждать о мячиках.

Баварцы столбенеют. Те из зрителей, что услышали мой наезд, тоже. Эти трое, конечно, ведут себя не по-джентльменски, но мой ответ уж слишком асимметричен. Я нарываюсь? Не тебе, жирная свинья, судить, нарываюсь я или нет. Очухавшись, они угрожают мне. Они готовы зарыть меня в песок. Остается одно: продолжать давление. Иди жри свои сосиски. Порося уже закололи, сосиски лопаются-шкворчат, и с пива твоего уже сдувают пену. Намек за гранью фола, наезд по национальному признаку. Баварцы нерешительно смотрят друг на друга. Бормочут свое вечное «шайссе». Урыть меня или не урыть? Или лучше не связываться с сумасшедшим? Попробуйте только связаться. Заткнулись, жирные свиньи? Вот и молодцы.

Столько во мне кипит решимости, что я могу сейчас прошибить усилием воли стенку средней крепости-толщины. Я вспоминаю, как встретил Альку после двухлетних невстреч: в Берлине, на случайной вечеринке. Мы обрадовались друг другу и так активно заворковали, так на себе замкнулись, что тусовка быстро образовала вокруг нас мертвую зону диаметром метров в пять. Мы отодвинули всех своими энергетическими полями. Вот так я сейчас отодвигаю краснорожих. Так Мертвый Муж на пленке * 2 идет сквозь толпу, как ложка сквозь сметану. Учительница Фей смотрит на меня… так, что ли, воодушевленно. Мне хорошо от этого. Немцы молча разворачиваются и уходят.

В песке на колесе-моноцикле далеко не уедешь. Потому Пьер показывает фокусы. Достает из пустого цилиндра цветные ленты, фрукты (яблоки, потом авокадо), под конец представления выпускает из рукава дистрофичного голубя. Потом Попка обходит с цилиндром публику. Я кладу две бумажки по 50 евро. Скашиваю глаза на Женщину-кенгуру: она кинула двадцатку.

В шумном, засиженном туристами баре у подножия Дюны они располагаются друг напротив друга. Женщина-кенгуру на Юге, Толстая Попка — на Севере. У обеих большие груди, висящие из ворота. У обеих короткие юбки. Сейчас ноги скрыты столом, сравнивать, у кого аппетитнее ляжки, приходится по памяти. У Феи, конечно, роскошнее: плотные, упругие, гладкие. Но сейчас бы я с большим удовольствием потрогал мягкие Попкины. Очень уж задорно скакала она по песку. Так мило подпрыгивала при каждом шаге. А теперь сидит надутая, напряжная. На Фею старается не смотреть.

Признаться, я побаивался встречи самой богатой женщины Аркашона с нищими уличными артистами. Не знаю, как бы я держал ситуацию, случись Женщина-с-большими-ногами не в духе. Но она — в духе. Шутит, комментирует пегие усы официанта, обсуждает с Пьером Марсель, где он, оказывается, родился. Пьер хвастается сегодняшней добычей: 160 евро. Рекорд сезона! Пьер съел громадный стейк с картошкой фри, вино глушит бокал за бокалом. Иногда сетует, что впереди зима, что надо было раньше догадаться выступить на Дюне, что вот думали поехать в Сан-Себастьян, в Биарриц, но теперь-то поздно ехать. Но быстро возвращается в хорошее настроение. Пухлая Попка пьет только сок, причем демонстративно не согласилась на фрэш, потребовав «обыкновенного».

— А давайте устроим в Аркашоне, — вдруг заявляет Добрая Фея, — фестиваль уличных театров.

Мы все озадаченно молчим.

— А почему нет? Будущим летом. В каком-нибудь месяце без буквы «р». Или с буквой. Когда вы скажете. Деньги есть. Вы подберете артистов, разработаете программу… Чтобы разные эвенты — концерты, игры, что у вас там…

Пьер раззявил рот несколько шире, чем диктуют правила хорошего тона. Попка сделала вид, что разговор к ней отношения не имеет. Я почувствовал неловкость на фразе «деньги есть».

— Можно позвать Заику Сержа с дрессированными кроликами, — уже тараторит Пьер, — еще я знаю в Ницце прекрасных жонглеров, — и продолжает сыпать фамилиями и профессиями коллег, в частности упоминает некую блистательную Мэри по прозвищу Мультимедия.

Пухлая Попка встала, отошла в угол, где висит на стене дартс, и ловко всадила в мишень дротик. Женщина-кенгуру уже договорилась с Пьером, что он остается на две недели, производит ревизию всех площадок, где можно устраивать мероприятия фестиваля, начинает разговаривать с хозяевами об аренде… Да, и получает, разумеется, за это деньги. Пьер аж крякает. Попка зовет меня побросать хвостатые стрелки. Я встаю, беру стрелки из рук Попки. Первая, естественно, летит мимо. Но две другие неожиданно поражают цель в самый центр.

— Слушай ухом, — шепчет мне Пухлая Попка. — Рыбака там, может, и не было, как он говорит, хотя мне кажется, что он там был. Но может, и не было. Но она точно была.

— Кто?

— Ну кто, тетка эта твоя.

— Где была?

— Тогда, в Сент-Эмильоне…

У Пьера с Хозяйкой дела на мази. Обсуждают разнообразие аспектов клоунского поприща. Отец Пьера, оказывается, был мотоциклистом. И не простым, а гонщиком по вертикали. Разговор добрался аж до Юрия Гагарина, которого после полета превратили в цирковую лошадь. В потребу-для-толпы. Хозяйка говорит, что и ее муж мечтал полететь в космос. Она хочет заплатить за всех, но Попка встает на дыбы: «Пошерим!» Пьер не очень доволен ее принципиальностью.

— Ты мне говорила, что давно не видала Жерара…