новые окаменелости, поскольку получаем гравий, укладываем дорожное покрытие и (к сожалению) продолжаем добывать уголь.

Те, кто ценит нетронутую природу, вряд ли назовут каменоломни прекрасным местом. Они – шрамы на лице Земли, будто противоречащие самой природе. Трудно примириться с жутким зрелищем, когда механическая рука экскаватора вонзается в поверхность скалы, разрушая ее, как ребенок – замок из песка. Но из этого разрушения рождается новое – не только здания, но и знания.

Чтобы найти окаменелости, нам нужны обнажения пород, содержащих ископаемые, а таких на удивление мало. Те нужные осадочные камни, которые все-таки выходят на поверхность, в основном покрыты пышной листвой. Сама Земля похожа на гигантское зеленое млекопитающее, кипящее жизнью. Часто только запустив свои пальцы в ее плоть, мы находим кости затерянных миров под ее кожей. Без этого мы бы почти ничего не знали о ее – или нашей – истории.

Когда мы поднимались обратно на холм к машинам, я оглянулась на пустую чашу карьера Клашаха. Мы оставили повсюду свои следы, извилистые тропинки на влажном песчаном полу. К чему придет ихнолог будущего, когда увидит эти запутанные схемы отпечатков, помимо вывода, что эти существа передвигались стадами (что, собственно, правда)? Мы никогда этого не узнаем. Но одно можно сказать наверняка: подобные места по всему миру надо защищать и исследовать, если мы хотим и дальше изучать наше далекое прошлое и те уроки, которые оно может преподать нам о нас самих и зверях, которые были до нас.

Глава шестая

Массовое вымирание

Я палеонтолог, вымирание мне знакомо.

Фариш Дженкинс, после того как у него диагностировали рак1

Лаяли собаки. Гудели и скрежетали машины и сверчки. Надо мной крошечные птичьи лапки цокали по жестяной крыше отеля. По соседству другой постоялец смотрел сериалы, широко открыв дверь. Скандал на африкаанс влился в шум легкого бриза, поднявшегося с заходом солнца. «Уходи! Уходи!» – разносился крик. Я сморщила нос: древесный дым и пригоревший кофе. Черная как смоль ящерица остановилась, чтобы понаблюдать за мной. «Бледное тощее млекопитающее сидит на веранде, – наверняка думала она. – Солнце садится, ты уже не согреешься». Покачав головой, ящерка нырнула под плющ.

Вся трава была желтой, но мне говорили, что летом в Йоханнесбурге пышно и зелено. Сойдя тем утром с самолета после 11-часового ночного перелета из Лондона, я была рада ранней весне, без жары и насекомых. В Британии обещало быть жарче, чем в южноафриканском городе. Я испытала облегчение, сбежав от очередного гнетущего позднего лета Англии.

На следующее утро я должна была присоединиться к команде из Витватерсрандского университета, нам предстояла кое-какая полевая работа. Наша международная команда отправится в семичасовую поездку на юг, к местным жителям в маленькой деревне на границе с Лесото. Там нашли окаменелости динозавров, гигантских крокодилов и предшественников млекопитающих, которые, как зомби, поднялись из сухого вельда.

Триас звал.

Этот последовавший за пермским период стал свидетелем радикального изменения мировой фауны. Животные, процветавшие в первую эру млекопитающих, были почти полностью вытеснены рептилиями. Несмотря на более 100 миллионов лет развития и экологических инноваций, терапсидов смело массовым вымиранием, настолько жестоким, что жизнь на Земле оказалась близка к уничтожению как никогда раньше.

Из-за вымирания нептичьих динозавров конец мелового периода стал суперзвездой среди массовых вымираний. Ему около 66 миллионов лет, но все до сих пор говорят только о нем. Астероиды-убийцы, безусловно, достойны заголовков, но, будь смерть деньгами, до перми они не дотягивают. Если вам нужен настоящий Дуэйн Джонсон [62] массовых вымираний, обратите свой взор на конец пермского периода.

Меловому периоду положил конец посланник из космоса, но вот конец пермского периода не описать иначе как детоубийство.

252 миллиона лет назад точкой в первой великой главе эволюции стал апокалипсис. Погибло по меньшей мере 85 % живых существ (цифры варьируются, но это достоверная оценка потерь на уровне вида)3. Следующий геологический период, триасовый, начался с того, что жизнь была практически стерта с лица земли. И все стало странным, действительно странным – я имею в виду бегущих двуногих крокодилов и водных рептилий с лицами утконосов. Произошла полная смена групп животных, и на обломках старого мира возникла современная экосистема, включая млекопитающих в том виде, в каком мы их знаем.

В конце пермского периода уничтожила своих обитателей сама Земля. Доказательства ее преступления можно найти в ландшафте и химическом составе горных пород Сибири.

Обширные просторы сибирской глубинки простираются на восток от склонов Уральских гор. Здесь ландшафт образует серию ступенчатых холмов, называемых Сибирскими траппами.

Породы вулканические, но образовали их не те вулканы, которые мы привыкли себе представлять. Обычно нам видятся конусообразные горы, у которых в момент извержения срывает вершины и к подножиям сыплется дождь обломков. Но вулканы Древней Сибири представляли собой траппы – излияния базальта, больше похожие на булькающие на плите кастрюли, чем извержения. Жидкая магма выталкивается вверх через трещины. Их часто вызывают тектонические сдвиги плит поверх активных шлейфов расплавленной породы в мантии Земли. Такие всплески менее взрывоопасны, но лава более жидкая, и поэтому разливается по округе и душит ее.

Масштабы сибирских траппов почти непостижимы. За несколько миллионов лет траппы покрыли целых семь миллионов квадратных километров4 континента. Объем лавы определить трудно, но, по оценкам ученых, на поверхности оказалось более трех миллионов кубических километров вещества. Только представьте: если залить весь этот жидкий базальт поверх Китая, он покроет всю страну слоем глубиной 300 метров.

Мягко говоря, тогда жить в Сибири было несладко. Разумеется, извержения убили почти все живое в непосредственной близости и выбросили столько пепла, что мгновенно повлияли на климат. Но вулканы производят и гораздо более смертоносные продукты с глобальным охватом. Богатые серой газы, метан и углекислый газ выделялись в огромных количествах, и это серьезно сказалось на климате.

Поскольку мы уже живем в мире, нагревающемся из-за антропогенного изменения климата, нам хорошо известно влияние углекислого газа (CO2) на планету. Он задерживает тепло, не давая ему уйти в космос, и таким образом нагревает атмосферу – процесс, удачно названный парниковым эффектом. В настоящее время мы находимся в затруднительном положении из-за повышения уровня CO2 до более чем 414 долей на миллион (почти вдвое по сравнению с предыдущим показателем в 280 долей на миллион за последние 10 000 лет). Представьте себе, каково было в конце пермского периода, когда концентрация углекислого газа взлетела до небес, превысив 2000 долей на миллион (оценки разнятся, некоторые предполагают почти 2500 долей на миллион)5.