Ей хотелось потихоньку уйти. Побыть одной. Через минуту в кухню вслед за ней, в незастегнутых джинсах и с хмурым выражением на лице, притащился Кайл.

— Что-то случилось?

Она постаралась напустить на себя непринужденный вид.

— Ничего. Просто хотела покормить собаку.

— Мэган!

Похоже, у нее не получается. Скрывать эмоции — это не для нее.

— Ты опять сбежала. Ты малодушно бежишь всякий раз, когда почему-либо не хочешь смело посмотреть мне в глаза.

— Я просто…

— Мэган! — перебил он. Голос его сделался жестким и неумолимым. — Не увиливай. Я хочу услышать правду. — Он щелкнул выключателем, наполняя кухню ярким электрическим светом.

— Скажи, разве нам только что не было хорошо вместе?

Она нервно сглотнула.

— Было.

Мозг ее лихорадочно работал. Ложь он все равно почувствует и отвергнет. Но она не может сказать правды — и без того тяжело.

— И тебе не меньше, чем мне, верно?

Лицо ее сделалось пунцовым.

— Тогда объясни, в чем дело.

Она с готовностью кивнула.

— Давай разберемся вместе. — Он скрестил руки на груди.

Только не это, почуяла опасность Мэган. Ведь будущего все равно не изменишь. И ничто, ничто не может залечить разбитое сердце!

— Мэган, я жду.

Молодой человек барабанил пальцами по кухонной стойке, наблюдая, как на лице Мэган отображается, словно на экране, весь спектр чувств. Она глядела на него своими широко распахнутыми глазами. Пряди светлых волос нежно обрамляли лицо; сейчас она казалась еще более кроткой и уязвимой, чем всегда.

Пальцы Мэган нервно теребили ткань халата. Видно было, что она в нерешительности. Но Кайл верил, что, когда она решится заговорить, в словах ее будет та же искренность, что читалась в глазах.

Он ждал.

Ветки, раскачиваемые ветром, назойливо бились в стекло, добавляя томительной напряженности.

Мэган несколько раз в волнении моргнула. На лбу собрались морщины, плечи напряженно ссутулились. Кайл отчетливо видел происходящую в ней жестокую борьбу. Было очевидно, что ей инстинктивно хочется уберечься от объяснений, но она понимает: он не отступится и не удовольствуется полуправдой.

Почти с самого начала они были предельно честны друг с другом. Это был своего рода союз доверия, и оба дорожили им.

— Ты меня покидаешь, — наконец проговорила она.

Внутри у Кайла все сжалось. Стало трудно дышать. Точно он получил удар в солнечное сплетение.

Слова ее были точны и безжалостны, как разящий клинок.

Он крепко зажмурился, лоб прорезала глубокая морщина.

Что ж получается? Он хотел подарить ей Рождество — светлый праздник, наполненный сердечной радостью, волшебным предвкушением счастья. А вместо этого принес новую печаль и страдания, хотя поклялся, что ей никогда больше не придется их испытывать.

Но ведь он обещал отцу к Новому году вернуться в Чикаго и принять руководство компанией. И он сдержит слово. Даже ценой операции на собственном сердце. Остается только починить свой «харлей».

Но надрывающая сердце боль была не так мучительна, как застывшее выражение ее глаз. В них словно навеки запечатлелось переживаемое ею предательство.

Кайлу хотелось бы стереть всякий след о нем из ее души вместе со всеми прочими горестями. Но получалось, что того единственного, в чем она нуждалась больше всего, он как раз и не мог ей дать. Не мог дать ей будущего. И потому теперь он, еще больше, чем когда-либо, не хотел возвращаться домой… не хотел терять Мэган.

— Едем со мной в Чикаго!

Глаза ее изумленно расширились, боль сменилась в них потрясением.

Он и сам был не меньше удивлен своим скоропалительным предложением. Но теперь, когда оно прозвучало, стало ясно: сделать это необходимо. Кайл хотел, страстно хотел, чтобы она уехала с ним — насовсем, навсегда! Чтобы всегда любить ее и заботиться о ней, голубить и лелеять… и все такое прочее, что прежде казалось ему глупой сентиментальщиной.

— С тобой в Чикаго?

Кайл кивнул, и сердце у него замерло от вспыхнувшей надежды вперемешку с боязнью быть отвергнутым.

Из уголка ее глаза выкатилась слеза и медленно потекла по щеке. Так же медленно Мэган покачала головой.

— Я не могу, — с трудом прошептала она. Рыдание перехватило ей горло. — Моя жизнь — здесь.

Кайл почувствовал, как невыносимая боль рассекает прочную стену его здравомыслия. Мэган прижала руку к груди, как бы в стремлении не поддаться соблазну невозможного.

— Я больше не могу жить в большом городе… Я пережила это однажды… Не смогу заново проходить через все это. — Она моргнула. — Пожалуйста, не проси меня пытаться еще раз.

И Кайл понял: он не имеет права снова подвергать ее такому испытанию.

— Ничего страшного, — продолжала Мэган, стараясь придать голосу бодрость. — Ведь ты ничего не обещал.

— Мэган, ты не…

— Все в порядке, — перебила она. — Мы оба одиноки, и такое приключение было вполне естественно. Это не то чтобы…

— Перестань! — злость, досада, горечь разочарования охватили его с такой силой, как никогда в жизни. Он крепко стиснул ей запястье, другой рукой схватил за плечо. — Не смей принижать и обесценивать то, что мы с тобой пережили вместе… то, что переживаем сейчас. Не смей называть это приключением!

Она выдержала его яростный взгляд храбро, не моргнув. Кайл настолько же был восхищен ее выдержкой, насколько возмущен словами.

— Тогда скажи, как ты это называешь, — негромко проговорила она.

— Будь я проклят, Мэган, это больше, чем приключение!

— Разве?

Пожалуй, Кайл не отважился бы определить свои чувства как нечто более глубокое. Но тут он вдруг представил себе следующие рождественские праздники — без Мэган. Еще одна карусель приемов и вечеринок. Ну и конечно же, Пэм с Марком пригласят его в гости. Он будет играть с Рэймдом и Уитни и качать их на коленях. И все равно каждую секунду ощущать, что они не в силах заполнить то свободное пространство в сердце, которое должно быть отдано его собственным детям.

Словно издалека, Кайл услышал голос Мэган и, моргнув, очнулся от своих дум.

— Давай просто возьмем из этого времени все хорошее, и пусть наши воспоминания останутся с нами навсегда. — Она оказалась сильнее. — Это было замечательное время. И я благодарна тебе за то, что ты подарил мне его.

Подняв Мэган на руки, Кайл понес ее в гостиную, гася по дороге свет.

На сей раз их любовь была совсем иной. Это был акт, исполненный то нежности, то безрассудного отчаяния, но неизменно страстный.