выводами. Вариант второй. Ле Шателье был человек азартный и промышлял биржевыми спекуляциями. Тогда это еще было внове. И однажды он проигрался по-крупному. И проигрался, как понятно, поставив на кон свои «золотые деньги». Но как такое вообще могло произойти? Как в один момент золото оказалось способно обратиться горой обычной бумаги? Ле Шателье, разумеется, был прекрасно посвящен в систему экономических отношений своего времени, и механика подобного фокуса ему была ясна «от и до». Однако психологически с подобным родом алхимии-наоборот, думаю, он так и не смирился до конца дней. Вполне вероятен и так называемый синтетический вариант: известие об истинных запасах золота в Горе подтолкнуло ле Шателье к рискованным биржевым авантюрам. Так или иначе, Гора, а с ней и город закрываются от посторонних. А что есть самый главный и очевидный результат такого закрытия? Разумеется, слухи. Удаленные акционеры, пускай и получившие за свои акции по полной цене, если не больше, начинают подозревать подвох. Их, что называется, обошли. Они внимательно читают фискальные сводки, однако видят странную вещь, которая не укладывается у них в мозгах: рудник продолжает работать на прежней мощности. Никакого увеличения добычи. Ни на грамм. Столовая Гора выдает металла столько, сколько выдавала до реорганизации компании. Здесь что-то не то. В город едут проверки, все эти ревизии, аудиты, съезжаются геологи, горные инженеры и даже археологи. Однажды в Горе даже расквартировывается армейский полк. И ни одна проверка, ни одна ревизия, ни один геолог-хренолог и ни один солдат не находят в Горе ничего «такого». Ничего ровным счетом. И все это опять попадает в сводки. И уже не только бывшие акционеры, а их знакомые, и знакомые их знакомых начинают чесать в затылках. То есть не обманул, выходит, старый черт? И все это до той поры, пока из Горы не начинают поступать похоронные — касательно золотой руды — реляции. Порода исчерпана. Кончен бал. Тут, конечно, все начинается снова, все эти инспекции-вивисекции. Доходит до введения чрезвычайного положения. И заканчивается все по-прежнему — полным фискальным пшиком. Исчерпана порода, и ладно. Зато компания объявляет об открытии курорта. И опять тишь да гладь. И опять все хорошо и ладно на бумаге, ни в одном из отчетов инспекций-вивисекций комар носу не подточит. Но только все как будто забывают, что проверкам подвергается не прежняя, а совершенно изменившаяся, совершенно новая Столовая Гора, другой город. Город, в котором, между прочим, по завершении проверок не прочь осесть и прописаться некоторые из проверяющих. Но это к слову. А меж тем от реальной Столовой Горы мало что остается в море слухов, которое начинает захлестывать ее со всех сторон. То, поговаривают, на подъездных путях был остановлен и пропал безо всякого следа золотой состав. То якобы в ходу появились и очень популярны слитки с клеймом Столовой Горы. В некоторых случаях и вовсе договариваются до того, что закрыли Гору не от истощения породы, а наоборот, только для того, чтобы не обрушить мировые финансовые рынки. И никто ничего этого не может ни опровергнуть, ни подтвердить. И все, как я уже сказал, говорят о сокровищах, которых не видел никто. И новые инспектора разводят руками — мол, ничего не нашли, а прежние, осевшие в Горе, тоже разводят руками — мол, предупреждали. И вот на поверхность этого моря слухов и домыслов начинают помаленьку всплывать небольшие бумажечки… минутку… — Мариотт достал из кармана игравшую похоронный марш трубку, посмотрел на дисплее номер входящего звонка и, не ответив, прервал связь.

— Какие такие бумажечки? — спросил Аякс.

Мариотт неторопливо осмотрелся.

— А что насчет вашего личного примера?

Аякс коротко рассказал ему про нападение на броневик-«рефрижератор» и про свинцовые слитки вместо золотых. Однако история эта не столько удивила, сколько разочаровала владельца похоронного бюро.

— Так что насчет «бумажечек»? — напомнил Аякс.

— Я думаю, наш разговор несколько преждевременен, — ответил Мариотт.

— Зачем тогда вы мне все это рассказали?

— Вы сами хотели.

— Хотя бы скажите, что это за «бумажечки», — попросил Аякс.

Мариотт поднялся из шезлонга и снова осмотрелся.

— В следующий раз.

— Когда?

— Когда придете с более удачным примером.

* * *

Дома Аякс попробовал изложить пространный рассказ Мариотта на бумаге, но вскоре бросил ручку и скомкал лист.

— Надо записывать, записывать… — бормотал он, бродя по комнатам, пока не встал в прихожей под глазком камеры слежения. — Точно.

Прокрутив ночную запись, он заключил, что неизвестный проник в дом не через входную дверь и не через кухню. Фигура в плаще впервые появилась в нижней части экрана, то есть со стороны гостиной (из которой также вела дверь в сад) и кладовой комнаты с подвалом. После драки в спальне наверху неизвестный на несколько секунд забежал в кухню, затем обратно и пропал из поля зрения камеры так же, как и появился, то есть устремился в сторону гостиной. Затем Аякс увидел себя нагишом с пистолетом, а после характерной помехи, вызванной выключением и включением камеры — себя и Эстер выходящими из дому. На диске с возможностью записи более десяти часов видео почти не было свободного места. Аякс бегло просмотрел ранние записи. Один фрагмент его оставил в замешательстве: Эстер зашла в дом не через дверь, а появилась так же, как неизвестный ночью с киркой, со стороны гостиной. При этом на предыдущем отрезке они — Аякс и Эстер — покидают дом утром, а на следующем, под вечер того же дня, вместе входят в дверь.

Дата в правом верхнем углу экрана заставила Аякса взглянуть на часы. Скоро полгода, как он находился в Столовой Горе. Он приехал в город в конце апреля, сейчас было начало сентября. Время пролетело незаметно, вместе с тем ему казалось, что он провел здесь большую часть жизни. Все, что было накануне, все двадцать восемь лет за него как будто прожил кто-то другой, и вспоминать, притягивать сейчас к ответу это ненадежное, ускользающее бытие было так же сомнительно, как пытаться угадывать собственные черты в призрачном мельтешении фигур на пыльном экране. Аякс не спеша выкурил сигарету, зарядил в записывающее устройство новый диск, а использованный затолкал между страницами своего дела, лежавшего на могильной плите под киркой.

* * *

Среди ночи, порядочно испугав, Эстер растолкала его на софе.

Плача, она кричала нечто невразумительное: кто-то нашел кого-то, и он, Аякс, должен был немедленно в это вмешаться. Аякс с трудом и только после того, как насилу усадил Эстер в кресло, смог добиться от нее известия, что над цыганами, напавшими на броневик, вот-вот могла совершиться расправа у