завет А.П. Сумарокова: «Витийство лишнее природе злейший враг», и поэтому не следует «орнировать (украшать) изложение чужими словами». К тому же подобное «орнирование» часто обнаруживает лишь убогость мысли тех или иных исследователей.

Наши современные споры о природе языка и его функциях должны опираться на отличное знание самой истории науки о языке. Только в этом случае подобные споры могут быть плодотворными.

Будагов Р.А.

Мы должны знать историю советского теоретического языкознания

(печатается с сокращениями по изданию: Будагов Р.А. Сходства и несходства между родственными языками. М.: Наука, 1985. С. 255 – 268).

Как это ни странно, история советского языкознания остается областью, все еще очень мало изученной. Причин такого положения много. Попытаюсь обратить внимание на некоторые из них. За последние четверть века получило почти всеобщее распространение среди советских языковедов противопоставление «современная лингвистика – несовременная лингвистика». Оказалось неясным: а где же должна располагаться советская наука о языке? Если отождествить ее с «современной лингвистикой», то с какой «современной лингвистикой»? Дело в том, что под «современной лингвистикой» понимают то «математическую лингвистику», то генеративную грамматику, то так называемую лингвистику текста, то, наконец, все, что не похоже на «традиционное языкознание» (в бранном значении последнего прилагательного).

Остается до сих пор неясным, каково же место советского языкознания в лингвистике последних шестидесяти лет? <…> Я понимаю, что написать историю советского языкознания – задача по многим причинам непростая. История нашей науки – это история развития марксистской науки о языке, а марксизм применительно к теории языка понимается различно. Больше того. Находятся ученые, которые считают, что лингвистика может опираться лишь на специальные теории, тогда как общие марксистские положения о природе языка «никакого теоретического оружия» специалистам не дают. В 1973 г. можно было прочитать:

«Стоит вспомнить, в каком теоретическом вакууме оказались советские лингвисты, когда у них из-под ног было выбито „новое учение о языке“ Н.Я. Марра – у них в распоряжении не оказалось никакого теоретического оружия» (Звегинцев В.А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973. С. 126).

Таким образом, автор приведенных строк не считает марксизм теоретическим оружием лингвистов, если после Н.Я. Марра он отказывается видеть «теоретическое оружие» у советских языковедов. Поэтому и неудивительно, что тот же автор, перечисляя выдающихся лингвистов нашего столетия (начиная от Соссюра), не находит нужным вспомнить хотя бы кого-нибудь из русских ученых. Как будто бы и не существовали до и после Н.Я. Марра такие выдающиеся лингвисты и филологи, как Шахматов, Щерба, Якубинский, Виноградов, Жирмунский, Мещанинов, Абаев, Крачковский, Ларин и многие другие. Создается совершенно искаженная картина истории советского языкознания: сначала Н.Я. Марр, затем эпоха структурализма, который, вслед за американским структурализмом, распространяется и у нас. Автора подобных рассуждений не интересует ни вопрос о том, что структурализм структурализму рознь (проблема сводится к тому, как понимать структуру языка и какие выводы из подобного понимания делать), ни то, что и до Н.Я. Марра, и при жизни Н.Я. Марра наша наука интенсивно развивалась, а у Н.Я. Марра, наряду с явно ошибочными представлениями, имелись и интересные идеи (как известно, Н.Я. Марр был отличным знатоком многих древних языков), ни, наконец, то, что и в «современной лингвистике» идет острая борьба между различными, порой диаметрально противоположными концепциями природы и функций языка.

Серьезность положения в том, что нежелание знать историю советского языкознания свойственно не одному, а многим авторам. Вот что сообщает другой лингвист:

«Современное состояние разработки проблемы (речь идет о проблеме языка и мышления. – Р.Б.) абсолютно несопоставимо с прошлым» (имеется в виду период до дискуссии 1950 г. – Р.Б.)

(Серебренников Б.А. О путях развития языкознания. Известия АН СССР. СЛЯ. 1973. № 6. С. 516).

Если же помнить, что данная проблема, наряду с проблемой языка и общества, является одной из основных в советском теоретическом языкознании, то станет ясно, что, по убеждению автора приведенной цитаты, нельзя говорить о преемственности в развитии советского языкознания. Получается так: все, что делалось для изучения взаимодействия языка и мышления, «абсолютно несопоставимо» с тем, что должно делаться теперь. История советского языкознания разрывается на несовместимые, не имеющие ничего общего периоды. Это, разумеется, неверно и фактически, и теоретически <…>.

Положение в нашей науке существенно изменилось после лингвистической дискуссии 1950 г. Справедливая критика «классового характера языка» и так называемых четырех элементов Н.Я. Марра, к сожалению, создала у ряда лингвистов убеждение, будто бы следует подальше держаться от общественных функций языка, чтобы не допустить «вульгарно-социологических ошибок». В стороне оказалась на некоторое время и проблема языка и мышления. Возникла нелепая теория, согласно которой языки будто бы только изменяются, но не развиваются. Между тем проблема развития как теоретическая проблема всегда была в центре внимания не только филологов, но и философов, в том числе и таких, как Кант и Гегель, не говоря уже о философах-марксистах. К счастью, однако теории, противоречащие фактам, обычно оказываются недолговечными и захватывают лишь определенную группу лингвистов <…>.

Сейчас часто приходится слышать рассуждения такого характера: язык многоаспектен и многогранен, поэтому к нему применимы все подходы, все методы изучения и даже все методологические концепции. Поэтому долой конфронтацию, да здравствует плюрализм взглядов! По этому поводу недавно совершенно справедливо уже было замечено:

«Перенесение плюралистических представлений о свободе в сферу науки, в сферу философии разрушает фундамент познания»

(см. редакционную статью «Воинственный материализм – философское знамя коммунизма». Коммунист. 1982. № 4. С. 62).

Действительно, если понимать природу языка с диаметрально противоположных позиций – материалистических и идеалистических, то и все остальные проблемы науки о языке предстанут в различном виде: сущность слова, назначение грамматики, причины развития языка и т.д. Если природа языка определяется, прежде всего, тем, что сам язык – это «действительное практическое сознание», а его знаковые функции вторичны, то все основные теоретические проблемы языка получат совсем иное осмысление сравнительно с методологически противоположной концепцией, согласно которой язык – это, прежде всего, знаковая система, а его способность отражать действительность либо вторична, либо совсем сводится к нулю (Блумфилд и его последователи). К тому же недопустимо смешивать различные методы исследования языка и методологию научной позиции исследователя <…>.

Часто считают, что своеобразие позиции советских лингвистов в отличие от позиции ученых, разделяющих идеалистические взгляды, сводится лишь к конкретным, более или менее частным вопросам: у нас в стране, например, структура языка обычно понимается как структура нежесткая, а в ФРГ или в Америке – обычно как структура более жесткая. Но проблема методологических расхождений