– Вы шутите? – удивляется Хиллари Клинтон. – Вы ведь всего-навсего… животные!

– Ну и что? Вы тоже всего-навсего люди.

– Допустим, но это ассамблея людей. Создайте свою параллельную ассамблею животных.

Долго я ее выносить не смогу.

Готово, все представители говорят одновременно, поднимается шум, в котором я различаю фразы, вроде: «Кем себя воображает эта кошка!», или «Не хватало только, чтобы кошка возомнила себя равной людям или, того хуже, заделалась представительницей племени!», или «Ишь, чего захотела! Право голоса, как у нас?»

Я жду, пока улягутся страсти, и продолжаю:

– Вы считаете, что сейчас есть время для таких препирательств? Надо ли напоминать, что каких-то полчаса назад все вы еще были в панике и ждали гибели в огне?

– Но не вы же нас спасли, – возражает мне представитель мормонов. – Нас спасла наша молитва.

– Вы уверены? Разве вы не заметили, что молния ударила только после того, как я замяукала?

Эту мою фразу встречают смехом и насмешками.

Чувствую, сейчас неудачный момент сообщать им, что я стану их царицей. Они по-прежнему пребывают в плену стереотипов.

Тут вскакивает Роман Уэллс. Запрыгнув на помост, он хватает микрофон.

– А почему, собственно, лишать Бастет права представлять ее племя? Во Франции она не раз проявляла героизм. У нее рождалось много идей, благодаря которым у нас получалось решать проблемы. Бастет не просто кошка, у нее есть Третий Глаз – средство для связи с нами и для познания многих аспектов нашего мира. Она поднаторела в нашей истории, в наших технологиях и, как сама она подчеркнула, лично знакома с тем, кто, по-моему, является нашим худшим врагом: с крысиным царем Тамерланом.

Его заявление тоже встречают свистом и шиканьем.

Они меня даже не знают, но все равно презирают.

– Никогда кошка не примет участия в наших дебатах и голосованиях! – говорит представитель белых супрематистов. – Здесь и так, по-моему, многовато народу, причем не самого лучшего. Спасибо, больше не надо!

– Это вы про нас? – вскидывается представитель черной общины.

– Или про нас? – свирепеет представитель латиноамериканцев.

Все переходят на повышенные тона и забывают про меня. Снова вскипают этнические и религиозные споры.

Эх, люди! Бывают моменты, когда я удивляюсь, зачем теряю время на попытки их спасти, если они все делают для того, чтобы сгинуть.

Роман Уэллс не дает его отвлечь. Он увеличивает громкость микрофона, достигая акустического эха. От свиста в динамиках у всех болят уши. Эффект мгновенен: все умолкают, а значит, опять готовы слушать.

– Смысл уступить требованию этой кошки также в том, что она – единственная, у кого, кажется, есть решение сложившейся ситуации.

– Она предложила уничтожить обоих крысиных царей, но ведь это невозможно! – возглашает генерал Грант. – Я предлагаю еще раз рассмотреть мое предложение – сбросить атомную бомбу, оно гораздо реалистичнее.

– Мой план очень даже может сработать, – возражаю я генералу. – Могу даже объяснить, как это будет, но сначала хочу получить официальное место среди вас. Не вижу причин вас спасать, пока вы не согласитесь считать меня одной из вас…

Надо все с ними обговаривать. Но просто так я не сдамся. Они плевать хотели на великодушие, забыли о перспективе и живут в страхе лишиться того, что имеют. Вот и скрежещут зубами.

Испугавшись, что сейчас поднимется всеобщий ор, Хиллари Клинтон завладевает микрофоном.

– Что мы потеряем, если проголосуем? – говорит она. – Пускай, как принято, решает демократическое большинство.

– Подождите, – отвечает президенту Роман Уэллс. – Прежде чем голосовать, хочу напомнить вам о контексте. Мы отразили огненную атаку только благодаря чудесному выпадению дождя, но… дождь рано или поздно прекратится. Что тогда помешает крысам приняться за старое? У Бастет созрел план ликвидации обоих их царей, и я, исходя из моих знаний о Тамерлане, могу утверждать, что в случае его гибели замены ему не найдется, потому что он – единственная на свете крыса с Третьим Глазом, позволяющим ему, совсем как Бастет, подключаться к Интернету.

Снова-здорово: каждый лезет со своим комментарием. Хиллари звенит авторучкой по стакану, стоящему на пюпитре.

– Значит, голосуем. Мы в таком положении, что терять нам особенно нечего. – Президент поворачивается ко мне. – Чтобы не было недомолвок – вы уж извините меня за вопрос: возможно, вы породистая кошка с родословной?

– А вот и нет, я – кошка из водосточной трубы, чем горжусь. Недаром один из ваших древних авторов сказал: «Ценность незаурядных душ не измеряется длиной родословной». Или что-то в этом роде.

– Значит, вы…

Я знаю, какое мерзкое слово она подыскивает.

– «Беспородная»? Именно так, и это мой повод для гордости. У вас с этим проблемы?

– Нет, это так, для справки. У меня была в свое время чистопородная бирманка, я купила ее втридорога и сейчас подумала, что на некоторых здесь произвело бы благоприятное впечатление, если бы у вас оказалась внушительная родословная.

Что я слышу? Будет она морочить мне голову в такой переломный момент! Если люди судят друг о друге по расе и породе, то неудивительно, что их раздирают разногласия. На какую же чепуху они тратят время, когда надо принимать ответственные решения! Да, я беспородная и ничуть этого не стыжусь. Что до бирманцев, то я всегда считала, что в стараниях сохранить чистоту их породы люди допустили близкородственное кровосмешение и получили вырожденцев.

Я не осмеливаюсь высказать эту последнюю мысль вслух.

– Мой единственный аргумент – это мой план разрешения кризиса. Я его вам не раскрою, если вы не примете меня как равную. Не вижу причин спасать тех, кто относится ко мне как к низшему существу.

Съели?

В установившейся тишине я договариваю:

– Конечно, если у кого-нибудь созрели другие предложения, мне будет чрезвычайно интересно их выслушать.

Снова съели? Обожаю эти мгновения, когда я без всякого стеснения ставлю с головы на ноги самые запущенные ситуации.

Слово снова берет Хиллари Клинтон.

– Приступим. Кто за то, чтобы позволить мисс Бастет представлять ее племя, а именно сообщество кошек? Ведь речь об этом? В этом случае сообществ у нас будет не сто два, а сто три. На всех наших последующих заседаниях она будет располагать правом голоса.

Первым поднимает руку Норовистый Конь, за ним еще трое.

Всего четверо из ста двух?

В зале колеблются, переглядываются. Я как будто слышу их мысли: «Нет уж, за кошку я голосовать не собираюсь!», «Это же просто животное!», «КЕМ ОНА СЕБЯ ВОЗОМНИЛА?»