По мнению Маслоу, «примитивные» физиологические потребности, такие как потребность в пище, у здоровых, нормально развивающихся людей отходят на второй план. Но так ли это? Подумайте о еде. Даже вроде бы довольный жизнью человек, имеющий обширные знакомства, обладающий положением в обществе, часто уделяет еде массу внимания, много думает и обсуждает вопрос выбора, приготовления и оформления пищи. Моя жена защитила диссертацию, она является исследователем, но при этом ее любимое чтиво — журнал «Кукс Иллюстрейтед» («Cook’s Illustrated»). Только представьте себе, что некоторые из моих самых состоявшихся друзей говорят, что они с нетерпением ждут пенсии, и не только для того, чтобы больше читать или размышлять о жизни, а чтобы больше времени проводить за приготовлением любимых блюд.

То же самое справедливо в отношении потребностей, которые появляются у людей позже, таких как потребность в принадлежности к какой-то группе. К примеру, красивые и общительные студенты очень чувствительны к тому, принимают их в обществе или отталкивают. И когда они чувствуют социальную изоляцию, то боль от этого, регистрируемая физиологическими механизмами, столь же сильна, что и боль физическая. Исследования, проведенные после появления работ Маслоу, подтверждают мысль, что потребности, появляющиеся у людей в более старшем возрасте, не заменяют предыдущие, а надстраиваются на них.

Поэтому хотя более ранние потребности начинают сосуществовать с более поздними потребностями, у нормальных и здоровых людей они не исчезают. Они, как это показано с помощью треугольников в новой пирамиде, налагающихся друг на друга, остаются на втором плане, но продолжают реагировать на возникающие угрозы или появляющиеся возможности. Это все непосредственным образом связано с проксимальным уровнем анализа — с тем, как разные цели соответствуют тому, что происходит в данный момент во внешнем мире.

То, что Маслоу преуменьшал значение окружающей среды, объясняется существующими в то время гуманистическими тенденциями. Психологи-гуманисты[30] порой делали солипсический акцент на феноменологии личности: если вам не нравится окружающий мир, просто измените образ мышления. С одной стороны, вовсе неплохо заняться самосозерцанием собственного пупка, думать о своем и заниматься собственными делами. Но в конечном итоге нужна ли нам такая «отключка»? Да и не настолько мы эгоистичны. Отказ от социальных отношений вряд ли свидетельствует о достижении более высокой ступени существования. Скорее, отсутствие внимания к окружающим можно расценить как патологию, а не как самовыражение.

Как я говорил в главе 6, мы все — многогранные личности, и каждый наш подтип движим различными мотивами и потребностями. Какое из наших «Я» выступает на передний план, зависит от конкретной ситуации. Когда мы в темноте, нам кажется, что нас очень легко может кто-то обидеть или причинить нам вред. Поэтому на передний план выступает подтип «ночной сторож», и тогда, как было сказано в главе 4, мы начинаем воспринимать человека из внешней группы как агрессора или как того, кому доверять нельзя. В следующей главе мы рассмотрим, как разные подтипы изменяют наше сознание самым различным образом в зависимости от того, кто рядом с нами и каковы мотивы нашего поведения.

Хотя это происходило тридцать лет назад, я точно помню слова моей матери, когда она позвонила мне по телефону и сказала: «Дуглас, если ты стоишь, то сядь. У меня очень плохая новость». Это была действительно ужасная новость о моем братике Джеймсе, попавшем под колеса поезда в районе Лонг-Айленд. Хотя я и не помню, что я делал до того, как она позвонила, или что я вообще делал неделю или месяц до этого, я прекрасно помню, где я находился в момент звонка: стоял и смотрел на стену с желтыми обоями у себя на кухне в Бозмане. Я даже помню, что комната была ярко освещена солнцем, проникавшим с веранды.

Социальные психологи Роджер Браун и Джеймс Кулик называют такие тяжелые состояния, какое испытал я, «памятью-вспышкой»43. У многих американцев и сейчас срабатывает память-вспышка, когда они слышат что-нибудь, связанное с трагедией в Нью-Йорке, когда самолеты врезались в башни Всемирного торгового центра. При этом у них в голове возникает четкая картина того, где они были и что происходило в тот момент, когда сообщили о трагедии. Покопавшись в своей памяти, я обнаружил пару неприятных картинок, на которых запечатлелись ситуации, когда я выглядел не лучшим образом. Вам может показаться смешным, если я расскажу про то, как надрался на конференции и выставил себя посмешищем, но я, как Холден Колфилд, буду говорить в свое оправдание: «По правде говоря, мне не хочется об этом говорить»[31]. Продолжая исследовать уголки своей памяти, я, кстати, сделал открытие, что не все вспышки памяти были отрицательными. Есть и очень приятные. Помню в деталях обстановку на берегу красивого небольшого каньона, примыкающего к каньону Олд Крик в Седоне (штат Аризона), где я впервые целовался сразу с двумя очень красивыми женщинами. Вот тут я бы мог продолжить и рассказать, что было потом, но, боюсь, вам не захочется слушать, да и они, пожалуй, не хотели бы, чтобы я раскрывал подробности.

Однако когда я пытался выудить из памяти подобные вспышки, я заметил, что местами «запись на пленке» была стерта. Например, я ясно помню, как несколько десятков лет назад садился в самолет и мне улыбнулась молодая красивая блондинка, летевшая этим же рейсом. Прекрасно помню, как она выглядела, какого цвета у нее были волосы, как она была одета. Помнится, я подумал, что неплохо бы с ней познакомиться. И тут я увидел на ее груди значок: «Если ты ездишь не на “Харлее”, то ты дерьмо».

Я ездил на дребезжащей японской малютке, поэтому сомнений в том, кем я был, у меня не возникло, и я решил, что пускаться в разговоры с ней не стоит. Это было правильное решение, потому что в аэропорту ее встречал парень шести футов ростом, весом в 250 фунтов в черной кожаной куртке и черных сапогах. На поясе черных джинсов висели толстенные серебряные цепи, а на них кобура пистолета и большие ножны. Я представил себе эту влюбленную парочку, упакованную в черную кожу. Позднее, в тот же самый день, я снова натолкнулся на этого здоровяка на мотоцикле, едущего по пешеходной зоне Университета Монтаны. Сзади, нежно прильнув к его спине, сидела та самая молодая блондинка. И снова пустота на пленке. Хотя память у меня такая же здоровая, что и тот верзила в кожаном, но я — убей — не помню его лица. В моей памяти он остался такой же безликой фигурой, что и Дарт Уэйдер из «Звездных войн». Я не помню ни цвета, ни модели его мотоцикла, мчавшегося по пешеходной дорожке, хотя я уверен в том, что это был «Харлей».