Он покачал головой, отказываясь играть в эту игру.

– Я не знаю, – сказал он наконец. – Думаю, что и ты сама тоже не знаешь.

Ее лицо запылало от огорчения. Тогда она встала и крикнула:

– Джиту, что ты сидишь там один? Иди сюда, выпей с нами. – Не потому что ей так хотелось, чтобы он пришел, а просто, чтобы что-то сделать.

– Никто из нас не знает. – Фрэнк мрачно глядел в свой бокал. – Мы…

Но тут подошел Джиту.

– Меня позвала богиня, – сказал он, садясь рядом с ней. – Смеет ли смертный пригласить ее на танец?

Тори достала из сумочки маску и надела, на всякий случай, потому что ответ Фрэнка причинил ей боль. У нее было странное, слегка взвинченное настроение. Когда под ее маской поползла слеза, она порадовалась, что уже темно и никто этого не заметил.

Она улыбнулась Джиту и протянула к нему руки.

– Она хочет танцевать с тобой. Благодарю за то, что ты пригласил ее.

Он вышел с ней на танцпол, где водил ее в танце, умело и бесстрастно. Несколько парочек танцевали щека к щеке. Оркестр играл «Я не могу насытиться тобой»[36]. Она с ужасом увидела, как Марлен целовала кавалерийского офицера, с которым она видела ее и раньше, на виду у официантов.

– Я люблю эту песню, – сказала она Джиту, рука которого подвинулась на пару дюймов вверх по ее спине. – Она так заводит…

Почему она всегда говорит не то, что думает? Из-за этой песни она почувствовала себя несчастной, ей хотелось поскорее лечь в постель.

Он придвинулся к ней ближе, его пальцы тихонько гладили ее спину. Глаза с длинными ресницами глядели на нее, словно спрашивая: «Так можно? Как ты на это смотришь?»

– Ну, Джиту, – она старалась держать его на расстоянии, – ты хорошо сегодня повеселился?

Он ответил самым что ни на есть индийским жестом: ни да ни нет, просто пошевелил рукой из стороны в сторону.

– Было приятно. Нужная вечеринка.

– Какое забавное слово ты сказал.

– Ну, ты все понимаешь.

– Нет.

– Еще одно море проплывем, и я дома.

– Разве ты не рад?

– Не очень. Я долго жил далеко от дома. – Он вздохнул и придвинулся ближе, обдав ее дуновением пряного одеколона. – Я был свободным в Оксфорде и Лондоне. Ну там, вечеринки, много разных национальностей. Я буду скучать без таких озорных девушек, как ты.

Ей захотелось, чтобы теперь он отпустил ее. Он был слишком мужественный, от него исходил слишком сильный аромат. Но ведь это она сама позвала его, выпендривалась перед ним и велела пригласить ее на танец. И теперь, с такой ловкостью, что она и не заметила, он вывел ее, танцуя, на маленькую, залитую лунным светом площадку, а оттуда в темный угол возле пароходной трубы.

– У тебя чудесные глаза, – сказал он, когда ее спина уперлась в стену. – Такие большие, такие синие.

– Спасибо, Джиту, – чопорно ответила она.

Он мгновенно положил ей руку между ног и попытался поцеловать ее в губы.

– Джиту! – Она в ужасе оттолкнула его от себя.

– Ты много пила, – напомнил он, схватив ее за руки. – Ты порочная девка!

Она почувствовала его язык у себя во рту. Он направил ее руку к большой, похожей на резиновый шланг, штуке, которая выпрыгнула из него.

– Бога ради, Джиту, перестань! – сказала она.

Собрав все силы, она оттолкнула его, но перед тем, как побежать вниз, оглянулась и увидела, как он ударил себя ладонью по лбу; он был сконфужен не меньше, чем она.

На следующий после бала-маскарада день Вива, бледная от нехватки сна и воздуха, сидела в тени в шезлонге, стараясь хоть несколько минут не думать о Гае. Они только что миновали Стимер Пойнт, и «Императрицу» окружили на маленьких лодочках арабские мальчишки, голые, не считая белой набедренной повязки. Они ждали, что им бросят монеты в волны, кишащие акулами. Когда им бросали монеты анна[37], мальчишки бросались в ярко-зеленые волны, скрывались из вида, а затем, спустя долгое время, выскакивали один за другим из глубины, и кто-то из них обязательно держал в белых зубах монетку. Их волосы были окрашены в рыжий цвет соком лайма и листьями хны.

Контраст между этими бойкими и ловкими мальчишками и бледным и вялым Гаем, который уже несколько дней не выходил из каюты, был разительным. Вива, бросив тоскливый взгляд на воду, посмотрела на часы и с тяжелым вздохом снова спустилась в его каюту.

Когда она вошла, он лежал в постели, небритый и жалкий, и возился с детекторным приемником. Как всегда, он кутался в простыню с одеялом, хотя температура в каюте была почти 97 градусов[38].

Каюта была замусорена бумажками и конфетными фантиками, а также болтами и гайками, которые он вытащил из приемника. Он запретил стюарду входить в каюту и злился, когда Вива пыталась навести порядок.

Она включила вентилятор. Запах грязных носков и затхлый воздух поплыли по каюте, унеслись к другой стене и несколько фантиков.

– Гай, вы чувствуете себя лучше сегодня? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Мне хочется, чтобы вы для начала оставили в покое мои радиоволны.

У нее упало настроение. Она ненавидела эти разговоры о радио.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, когда так говорите, – сказала она.

– Вы знаете, – заявил он и хитро посмотрел на нее – мол, я тоже не вчера родился, меня не обманешь. – Вы знаете, вы знаете.

Она решила предпринять еще одну попытку.

– Гай, – сказала она, – сегодня к вам придет доктор Маккензи. Ему надо решить, что для вас лучше всего. Через пять дней мы прибудем в Бомбей. Там будут ваши родители. – Когда она это сказала, он закрыл глаза, но она продолжала. – Дело в том, что, по словам доктора Маккензи, в лазарете лежат несколько человек с желудочными заболеваниями, но он может легко найти помещение, если там вам будет лучше.

– Я не болен. – Он оскалил зубы и посмотрел куда-то поверх ее головы. – Зачем вы все время говорите людям, что я болен?

Она оставила его вопрос без ответа.

– Что мне сделать сегодня, как вы думаете? – спросила она. – Думаю, что Фрэнк заглянет к вам через полчаса.

– Побудьте до его прихода, а потом уйдите. – Он снова говорил сонным голосом и взбил свои подушки.

– Пока вы не задремали, Гай, я думаю, вам надо помыться и позвать сюда стюарда, чтобы он убрался в каюте, – взмолилась она. – Сделайте это до прихода доктора Маккензи.