1382 г., когда горожане «стреляюще и камениемъ шибающе, и самострелы напрязающе, и пороки, и тюфяки; есть же неции и самыа тыа пушки пущаху на нихъ (монгольское войско Тохтамыша. – Ю. К.)» [ПСРЛ, т. XI: 75] (см. также: [Тихомиров 1957: 97]).

Таким образом, простые ратники не уступали знати и их людям ни в экипировке, ни в войсковой дисциплине, ни в умении сражаться. «Вплоть до конца XV в. пехота играет важную роль в сражениях», а основа пехоты – «ополченцы» [Кирпичников 1976: 12; 1985: 234–235].

Возможно, что часть «воев» в боевых действиях выступала на конях. Об этом есть весьма оригинальное сообщение, связанное с битвой 1376 г. под Болгаром. Защищая его, «инии выехаша на вельблудехъ, кони наши полошающе, наши же никако же устрашаються грозы ихъ, но крепко противу сташа на бои и устремишася нань единодушно и скочиша на нихъ…»[154] [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 116]. В преддверии Куликовской битвы, после переправы через Оку Дмитрий Иванович беспокоился, что у него было мало «пешиа рати». Обративший на это обстоятельство внимание Е. А. Разин верно заключает, что в русской рати-ополчении преобладала конница [Разин 1957: 278].

Обращаясь к проблеме «народа и войска», И. Я. Фроянов писал, что в Киевской Руси «военная сила и общественная власть еще не оторвались друг от друга, составляя единое целое» [Фроянов 1980: 185]. Безусловно, Русь XIV–XV вв. – это не Русь XI–XII вв., в том числе и в военном отношении. Но многое из того, что было отмечено для Древней Руси, сохранялось и в Московской Руси[155].

А. Н. Кирпичников подчеркивает, что монгольское вторжение (равно как и иные) не прервало развитие военного дела, многие элементы которого восходят к периоду Древней Руси. Думается, не будет преувеличением сказать, что организация войска XIV–XV вв. оставалась в рамках военной системы городов-государств[156]. И лишь в XVI в. основу уже общерусской армии составит служилое войско[157] [Кирпичников 1976: 13]. Впрочем, поместное войско, хотя и строилось на иных принципах, нежели ополчение, оставалось притом земским войском, поскольку и сами дворяне представляли собой местную земскую власть. Что касается горожан, то они входили в войско и в последующее время[158].

«Татарский след» московских тысяцких Вельяминовых

События, предшествовавшие Куликовской битве, в литературе принято рассматривать, как правило, с масштабным обобщением происходившего на Руси, в Орде и Литве в 60–70-х годах XIV в. Но при этом иногда растворяются детали, которые являются отнюдь не лишними при составлении общей картины кануна Куликова поля.

Один из таких сюжетов связан с московскими внутриполитическими делами, которые имели и внешнеполитический выход. Речь идет об отношениях князей-Калитовичей с московскими тысяцкими.

В литературе они преимущественно трактуются как борьба за власть между московскими боярскими группировками, а также между князьями и боярами-тысяцкими. В конечном итоге, упразднив институт тысяцких, верх одерживают князья. Здесь ряд ученых видит одновременно и победу княжеской власти как монархического института над тысяцкими как представителями сохранявшегося института веча [Черепнин 1948: 20–23 и др.; 1960: 436–437, 546–548, 576–577, 586; Тихомиров 1957: 170–174; Веселовский 1969: 213–218; Скрынников 1991: 24–31; Фроянов 1995б: 32–36; Михайлова 1996: 274–276; Алексеев 1998: 19–20; Кривошеев 1999: 332–335; Хорошкевич 2003: 173].

Но в этом внутримосковском княжеско-тысяцком противостоянии замечается и несколько иной уклон, выводящий нас на ордынскую тему. В целом и о таком повороте дела писалось, но в контексте более широком, без особой акцентации [Черепнин 1948: 22, 23 и др.; 1960: 546–548; Борисов 1986: 81; Скрынников 1991: 27–31]. Вместе с тем выделение этого вопроса в самостоятельную плоскость позволяет уточнить некоторые обстоятельства, предшествовавшие Куликовскому сражению. Однако для этого необходимо вернуться на два десятилетия назад.

Под 1356 годом ряд летописей помещает следующее известие. «Тое же зимы на Москве вложишеть дьяволъ межи бояръ зависть и непокорьство, дьяволимъ наоучениемь и завистью оубьенъ бысть Алексии Петрович[ь] тысятьскии месяца февраля въ 3 день, на память святаго отца Семеона Богоприемьца и Анны пророчици, въ то время егда заоутренюю благовестять, оубиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни отъ ко[го]же, никимь же, токмо обретеся лежа на площади». Сообщаются и некоторые обстоятельства убийства московского тысяцкого Алексея Петровича Хвоста: «Неции же рекоша, яко втаю светъ сотвориша и ковъ коваша нань и тако всехъ общею доумою, да яко же Андреи Боголюбыи отъ Кучьковичь, тако и сии отъ своеа дроужины пострада». Наконец, следует и недвусмысленный намек на заговорщиков и исполнителей преступления: «Тое же зимы по последьнемоу поути болшии бояре Московьскые того ради оубииства отъехаша на Рязань съ женами и зъ детьми» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 65][159]. Статья 1358 г. Никоновской летописи уже называет их имена, связывая с деятельностью московского князя: «Князь велики Иванъ Ивановичь, внукъ Даниловъ, прииде изо Орды, и перезва къ себе паки дву бояриновъ своихъ, иже отъехали были отъ него на Рязань, Михайло и зять его Василей Васильевичь» [ПСРЛ, т. X: 230]. Л. В. Черепнин замечает, что последний, «как можно думать, – Вельяминов, бывший тысяцкий Семена Ивановича» [Черепнин 1948: 22].

Сравнивая приведенную летописную информацию с текстом договорной грамоты Семена с братьями (датируемую 1350–1351 гг.), Л. В. Черепнин предлагает понимать «характер боярских интриг как соперничество сторонников ордынской ориентации, – с одной стороны, сближения с Литвой – с другой за руководство военными силами Московского княжества» [Черепнин 1948: 22][160]. Не случайным было и бегство Василия Вельяминова именно в Рязань, ибо «Рязанская земля была тесно втянута в орбиту влияния, с одной стороны, литовского, с другой – ордынского»[161] [Черепнин 1948: 22–23].

Таким образом, пребывание и деятельность на посту московского тысяцкого прямым образом можно связывать с внешнеполитической ориентацией правящего московского князя. Известно, что Семен Иванович проводил политику в интересах Орды[162], а «близкий ко двору князя Ивана Ивановича» боярин Алексей Петрович Хвост был «противником военно-политического руководства со стороны князя Семена Ивановича» и, не будучи еще тысяцким, но «пользуясь покровительством князя Ивана Ивановича, вел интриги против его старшего брата» [Черепнин 1948: 21]. При Семене Ивановиче тысяцким был известный по договорной грамоте Василий. «Надо думать, – полагает Л. В. Черепнин, – что это Василий Васильевич Вельяминов»[163] [Черепнин 1948: 21].

Однако «после смерти в 1353 г. Семена Алексею Петровичу удалось восстановить свое положение[164]. В 1357 г., как видно из летописного известия о его насильственной смерти, он был тысяцким. Можно предполагать, что в своей борьбе за власть Алексей Петрович находил опору в среде горожан, чему не могла не содействовать его оппозиция политическим мероприятиям покойного князя Семена Ивановича, в интересах Орды усиливавшего налоговый гнет» [Черепнин 1960: 547].

Таким образом, Алексей