– У него волосы очень густые и тонкие. У сумасшедших волосы, наоборот, быстро редеют.

Ломброзо протянул ей листок с краниометрическими данными, результатами обмеров остальных частей тела и офтальмоскопии.

– А семейный анамнез? – спросила Мария.

– Два единственных дяди страдают кретинизмом, – ответил Ломброзо. – У одного из них не растет борода, одно из яичек атрофировано, а другое отсутствует. Череп очень маленького размера и сплющен с боков.

Мария спросила, какими болезнями страдали члены семьи. Ломброзо объяснил, что никаких явных болезней не наблюдалось ни у матери Винченцо, ни у бабушки со стороны обоих родителей, а также ни у прабабушки или прадедушки. У отца обнаружили слабые следы пеллагры, перенесенной еще в 1871 году.

– Пеллагра?

Миниатюрная, стройная Мария была одета во все черное, но глаза ее горели. Когда что-нибудь привлекало ее внимание, они делались огромными и сверкали.

– Пеллагра вызвала состояние, отдаленно напоминающее легкие признаки бреда, а точнее, ипохондрии, – уточнил Ломброзо и прибавил, что один из кузенов страдал «церебральной гиперемией», а у другого наблюдались признаки клептомании. В остальном же все было в порядке.

– «Психи не могут сколотить себе состояние», как очень удачно сказал об этой семье один из свидетелей, – прокомментировал Ломброзо и впервые за всю встречу рассмеялся.

Мария пристально его разглядывала. Она сочла Ломброзо человеком притягательным и достойным восхищения, прежде всего восхищения. Хорошо было бы поработать с таким, как он.

– Все это – контекст настоящего заболевания, – продолжал Ломброзо, перейдя на более свободный и раскованный тон. – Его родственники были настолько скупы, что в 1866 году накормили его испорченной кукурузной полентой и он серьезно заболел.

И тут он начал рассказывать о самом Винченцо:

– Он был необщителен и молчалив, но никто в школе не называл его чокнутым или странным. Винченцо таким и не был, иначе в столь ограниченном пространстве, как школа, это наверняка бы заметили. Он был умен, но учиться не хотел.

– Винченцо страдал головными болями? – уточнила Мария.

– Нет, только расстройством желудка летом.

Мария попросила дать еще информацию о характере Винченцо.

– Он все время молчал, говорил только по делу. Если врал, то последовательно, а когда врать не было нужды, молчал. Старался во всем винить других. Для каждой жертвы внимательно изучал наиболее подходящий способ убийства: веревку для Паньочелли, а для Мотты земля, набитая в рот.

– То есть он обладает трезвостью ума.

– Да. Но способен на привязанность, – продолжал Ломброзо. – К примеру, отыгрывался на племянниках. Как только разрывал одну любовную связь, сразу начинал новую. Винченцо молчалив, но в камере быстро завел дружбу с сокамерниками. Сумасшедшие не бывают эмоциональными ни внутри клиники, ни за ее пределами.

– Это верно, – согласилась Мария.

Как бы там ни было, мотив ясен – это проблемы в сексуальной сфере. Здесь Ломброзо опустил глаза. Он стыдился говорить о таких вещах с женщиной.

– Имеются доказательства длительной мастурбации и половых контактов с маленькими девочками, – произнес он, стараясь не смотреть ей в лицо.

Мария улыбнулась. Она привыкла к затруднениям в разговорах с профессорами.

– Здесь дело не столько в пеллагре, сколько в ханжестве, – объяснил Ломброзо. – Именно поэтому женщины, которых он насиловал, не хотели на него доносить. Они больше боялись общественного осуждения, чем Винченцо. Этим же можно объяснить свидетельство матери Марианны Верцени, которая предпочла говорить о «болях от глистов», чем о насилии над девочкой. Такое нападение могло ее обесчестить. Понимаете?

– Конечно, – ответила Мария Вальзер.

– Прибавьте к этому патологическую жадность семейства Верцени, – продолжил Ломброзо. – Исключительно по экономическим соображениям они не разрешали ему жениться и запрещали тратиться на развлечения. Ему разрешали только работать, и больше ничего. Этот человек, поставленный перед выбором, обуздывать свои неуемные аппетиты или совершать преступления, выбрал второй путь.

Ломброзо объяснил, что Верцени перешел от изнасилований к удушению из необходимости скрывать от жителей деревни и от своей семьи эти сексуальные побуждения. Врачи недавно поняли, что сексуальное возбуждение, связанное с кровью, повторяется и у личностей, способных сдерживаться, и у личностей, подчиненных своим страстям.

– Это говорит о том, что в мозгу инстинкт убийства и сексуальный инстинкт очень тесно связаны, и анатомически и физиологически, – заключил Ломброзо и посмотрел на Марию.

– Согласна, – ответила она. – Это становится понятно, когда читаешь «Физиологию наслаждений» [50]. Ведь известно, что солдаты, занимаясь мародерством, связывают изнасилования с кровавыми преступлениями.

Ломброзо удивился, что женщина читает подобные вещи, но невольно восхитился ею. Немецкая студентка очень хорошо подготовилась, было бы интересно с ней подискутировать. Они долго говорили, а потом Ломброзо проводил Марию до экипажа. Вечером ей надо быть в Милане, потому что на следующий день у нее намечен визит в тюремную психиатрическую больницу в Сенавре.

– Конечно, в этом деле остается много загадок, – произнес Ломброзо, снова проходя через внутренний дворик.

И он принялся рассказывать ей о своих сомнениях и мучениях. Например, Ломброзо все время задавался вопросом, что же могло так изменить характер Верцени. В детстве он был очень чувствительным ребенком и приходил в ужас, если убивали какое-нибудь животное. Дело доходило до того, что Винченцо отсылали подальше от дома, когда надо было зарезать курицу или поросенка. Но потом, в юности, вдруг обнаружил, что испытывает удовольствие, сворачивая шею курицам, а в своих убийствах обвинял куницу. Так и осталось загадкой, как ему удалось быстро и без следов разбросать внутренности Мотта. И как он мог совершить такие сложные преступления меньше чем за три четверти часа? И по какому признаку выбирал себе жертв: они все были такие разные, случалось, что просто отвратительные. Кузина Марианна была тощая, как скелет, в четырнадцать лет она переболела холерой. А старая торговка спиртным? Испытывать влечение к ней просто невозможно. Даже та сила, которую Винченцо проявлял во время убийств, аномальна и явно не соответствует его мускулатуре. Для таких преступлений требовалась сила, во много раз превосходящая его собственную. Например, перелом лучевой кости Мотта предполагает телосложение гораздо крупнее.

– А булавки? Что они означают? – спросила Мария, хорошо знавшая детали дела, поскольку читала все акты процесса.

– Вот именно, – вздохнул Ломброзо, грустно покачав головой. – Их назначение никто так и не понял. Винченцо только говорил, что испытывал наслаждение, когда вытаскивал их из волос Мотта и раскладывал на камне. Но объяснить, зачем вгонял их в спину Паньочелли, он не смог и признал, что ничего не понимает.

Кучер открыл дверцу экипажа и помог Марии Вальзер сесть. Ломброзо поцеловал ей руку. Ему очень не хотелось отпускать девушку, и он еще раз сжал изящную руку в перчатке.

– Но самое необычное в этой истории, –