отпуск на Кубу, как и многие каменщики в этих краях. Там кадрит какую-нибудь девчонку и нападает на нее. Естественно, новость до нас не доходит. Она может не дойти и до кубинских газет. Кастро никогда не любил плохую пропаганду. Знаете, сколько народу там пропало? Их сожрали акулы, а не каннибалы, когда они пытались сбежать в Майами. Кто заметит разницу?

По телу Иларии прошла дрожь.

– Или в Мексике, – продолжал Безана. – Подумайте о Мексике. Несколько месяцев назад я прочитал, что вдоль границы ежегодно пропадает больше двадцати шести тысяч человек из Центральной Америки, пытающихся добраться до Соединенных Штатов. Семьдесят человек в день. Думаете, кого-то интересует, пропадет на пять или десять женщин больше или нет?

– Ладно, предположим, все так и было: наш Неизвестный расправился не со второй, а с двадцатой жертвой, – согласилась Илария. – Почему же он хочет, чтобы его поймали именно сейчас?

– Отличный вопрос, Пьятти, хотя и очень трудный. Почему? Может, он просто зазнался? Он привык ни с кем не считаться и возомнил себя хитрее детективов. А может, с ним что-то случилось.

– Например?

– Откуда мне знать? Траур? Развод? Проблемы с работой? Сейчас кризис, может, у него больше нет денег на «отпуск», назовем это так.

– Значит, ему приходится довольствоваться местными деликатесами, – заключила Илария и вдруг заметила, что начала говорить совсем как Безана.

– Кризис есть кризис, – усмехнулся он, – приходится отказывать себе в тако и довольствоваться казончелли [52].

28 декабря

Поднимаясь по лестнице, Безана получил сообщение от жены. Как всегда, ничего хорошего там не было. Она хотела, чтобы он оплатил для Якопо курсы баскетбола и занятия в бассейне, о которых они, вообще-то, не договаривались. Но это еще ладно. Больше всего Марко поразил шантаж, припасенный Мариной под самый конец. Она не упустила случая заметить, что после каждого обеда с отцом Якопо возвращается в подавленном настроении.

К сожалению, Безана уже проводил Иларию до дома. Ему бы сейчас очень помог разговор о серийном убийце. Все лучше, чем остаться одному в тишине убогой двушки, которую он снимал, чтобы оставить дом жене и сыну. И все его книги там, в кабинете с голубыми стенами, где ему так хорошо работалось. Может, именно поэтому ему так нравились придорожные кафе.

Интересно, наверное, теперь его кабинет занимает жених Марины… При одной мысли об этом Безану пронзила острая боль. Черт с ней, с кроватью, она никогда ему не нравилась: претенциозно-барочная, со слишком высоким изголовьем. Он даже поругался с Мариной, которая заказала кровать, не посоветовавшись с ним. Пусть теперь на этом жестком матрасе спит Армандо. Он уже достаточно наворочался по ночам, думая о том, как теряет женщину, лежащую рядом. А теперь ему все равно. Но кабинет – нет уж, увольте! Будь у Безаны деньги, он перевез бы его целиком. Тщательно подобранные книги, отцовский письменный стол, удобный стул, притащенный из редакции, где делали ремонт и выбрасывали старую мебель.

Безана огляделся вокруг. Полупустая двушка, и больше ничего. Стоило работать всю жизнь, чтобы остаться ни с чем? Он на секунду закрыл глаза. На пенсии станет еще хуже. Что он будет делать по вечерам, если не размышлять о великих грехах человечества? Придется размышлять о собственных, убогих и ничтожных?

Газете Безана отдал свои лучшие годы, работая днем и ночью. Часы, даже минуты, за которые его постоянно упрекали. Может, потому, что он никогда их не считал. Времени было с избытком, у времени не было точных границ, и он странным образом чувствовал себя в ответе за это время. Если меня здесь не будет, если я не буду пытаться понять, то кто расскажет, как все было на самом деле? Сколько раз его усилия помогали следствию… Этому Безана предпочел бы не учить девчонок вроде Иларии, у которых нет будущего в мире журналистики: этот мир клонится к закату. Иначе ей пришлось бы усваивать все, как усваивал он: вопрос жизни или смерти. Но ведь люди по-прежнему живут и умирают.

Понимание, как в действительности все произошло, не заменит живого голоса тому, кому его так не хватает, и не заменит упущенного времени – большого или малого, но в каждом случае времени, еще и еще раз времени – тому, кто хотел его иметь и был вправе его иметь. Восстановить можно только справедливость, если получится. Но с этой обретенной справедливостью люди, в конце концов, мало что могут сделать. Куда девать эту справедливость? Убитого она не вернет. И родственники остаются один на один со своей болью или с гневом, когда видят выходящего из тюрьмы преступника, которому скостили срок «за хорошее поведение», поведение, ставшее причиной всего.

А его собственные прегрешения? Бывало, Безана их преувеличивал: трудно признать, что их так мало. Ну разве былая страсть к одной стажерке, хоть она и порядочная стерва. Да, Безана тогда ошибся, правда, цена за ошибку оказалась слишком высока. Он потерял жену, сына и свой кабинет с голубыми стенами. Ему отказали в праве на трехступенчатую судебную систему при разводе. Ему слишком быстро вынесли приговор. Он не требовал от шаткой системы, регулирующей более глубокие человеческие отношения, презумпции невиновности, которой к тому же не существует. Безана просто хотел, чтобы его выслушали. А теперь он не знает, с кем поговорить.

«Завтра оставлю у портье чеки на оплату баскетбола и бассейна», – написал он в ответ.

29 декабря

Учитывая, что несколько дней подряд ничего не происходило, а люди жаждали узнать что-нибудь новое о вампире, начальник предложил взять интервью у одного известного криминолога, чтобы заполнить пару страниц. Безана и Пьятти назначили встречу профессору Паллотта. Илария видела его только по телевизору, и ей было очень любопытно с ним познакомиться.

– Фанфарон, – проворчал Безана, прежде чем позвонить в дверной звонок. – Должен предупредить: он далеко не чудо симпатии.

Паллотта сидел за старинным письменным столом красного дерева, наполовину скрытый горой книг и всяческих предметов, более или менее уместных на письменном столе, среди которых имелся и аэрозоль. У него были седые волосы и тяжелый двойной подбородок, который не могли скрыть ни усы, ни борода. Паллотта носил дымчатые очки, но рядом в коробке лежали с дюжину абсолютно разных очков: в черепаховой оправе, бифокальные, мультифокальные, для чтения, от солнца. И время от времени, пока он говорил, рука его нашаривала в коробке новые очки, словно огромных линз было недостаточно, чтобы испепелить сидящего напротив собеседника.

Шкафы ломились от всевозможных артефактов и походили на музей криминальной антропологии. Трости, ножи, ложки,