— Смотри, какое смешное облако, — воскликнула она, указывая на небо. — Оно похоже на ягненка. Белого, пушистого ягненка.

Я посмотрел на ее профиль, глубоко вздохнул, словно перед прыжком в холодную воду и, быстро поцеловав ее в щеку, зажмурился, ожидая пощечины… Мелодичный, переливчатый смех позволил мне приоткрыть один глаз.

— Дурачок ты дурачок, — сказала она, ласково проводя ладонью по моей щеке.

У меня по спине побежали мурашки, я издал боевой клич индейцев апачей, разбежался и нырнул с обрыва в зеркальную гладь озера.

— Ты с ума сошел! — закричала она с берега. — Тебе же не во что переодеться! Ты испортишь документы! Немедленно вылезай!

— В одежде тут теплее, — весело отозвался я, отфыркиваясь. — А документы… Да черт с ними, с документами! Я хочу быть безымянным и бесфамильным, я не хочу иметь номер паспорта и быть где-то прописанным!.. Я хочу просто — быть!

— Когда ты учился в школе, ты, случайно, не посещал общины хиппи или панков? — иронично спросила она, наблюдая за мной с обрыва.

— А кто это? — крикнул я, подплывая к берегу.

— Это такие свободомыслящие, не признающие общих правил ребята, обычно одетые в нечто, вроде шкур, и предпочитающие гриву волос — обычной прическе.

Я выбрался на берег, стянул мокрую одежду и, разложив ее на солнышке, задумался.

— Да, нечто подобное было. Я был шаманом одного племени, и мы очень весело носились по…

Конец фразы застрял у меня в горле. Надя скинула с плеч блузку, потянув молнию, уронила к ногам юбку и, оставшись в одном купальнике, вынула из волос стягивающую их ленту.

— Так что ты говорил про мамонтов? — спросила она, позволяя волосам каскадом хлынуть на спину.

— Мамонты? — ошалело переспросил я. — Мамонты — это такие… двуногие пернатые… травоядные, питающиеся преимущественно… саблезубыми тиграми, которых… выводят на своих плантациях… Какие мамонты?! Я ничего не говорил о мамонтах! Я говорил о племени! Я был там шаманом и как-то раз умыкнул у вождя соседнего стойбища прекрасную, зеленоглазую, длинноногую… — говоря это, я с угрожающим видом хищника подкрадывался к улыбающейся мне девушке. — Длинноволосую дочь… Ал!..

Я прыгнул, но она увернулась и я полетел с обрыва вторично, только на этот раз вниз головой. Вынырнув, я выплюнул песок и обиженно пожаловался:

— Няо-фи-ня, — прислушался, выплюнул вторую половину песка и добавил: — И вот тогда вспомнишь обо мне!..

— Ты не утонешь, — заверила она и "ласточкой" прыгнула в воду.

— Это еще почему? — поинтересовался я, "брассом" догоняя ее метрах в ста от берега. — Случайно, не по той причине, о которой я подумал?

Вместо ответа она нырнула, пытаясь ухватить меня за ноги, но в этот раз я оказался ловчее и, проплыв под водой метров десять, показал ей язык.

— Дудки! Плаваю я лучше!.. Давай наперегонки? До острова?

Я позволил ей обогнать себя у самого берега и был награжден за это презрительной гримаской.

— И плавать ты тоже не умеешь, — заявила она.

— А что подразумевается под словом "тоже"? — позволил я себе любопытство.

— Целоваться, — усмехнулась она и побежала в глубь острова.

— Если бы я не был таким маленьким и глупым, — растерянно пробормотал я, глядя ей вслед, — то решил бы, что это провокация… А что мне думать с учетом вышеперечисленного?.. Эй-эй, меня подожди! Ты забыла взять с собой все самое лучшее!.. Ну, подожди же, бегать я тоже не умею!..

— А ты снился мне сегодня, — сказала она, глядя в пламя разведенного мной костра. — Ты мне часто снишься в последнее время… Это очень хорошие сны. То мы оказываемся с тобой в восемнадцатом веке и танцуем на балах, то ты дерешься из-за меня на дуэлях, отстаивая мою честь и достоинство, то вырываешь меня из рук пиратов, то мы разыскиваем с тобой спрятанные сокровища… А я встречаюсь в твоих снах?

— Да, — признался я. — Правда, они не столь красочны… В моих снах ты просто смотришь на меня и очень мудро и ласково улыбаешься… А вчера поцеловала… Правда, почему-то в макушку. Я начал протестовать и проснулся…

Честно говоря, я "передергивал". Ее сны я создавал сам. Я водил ее в этих снах по временам и странам, показывал людей и города, обычаи и традиции. И радовался, когда удавалось разжечь улыбку на ее губах при пробуждении.

— Сегодня — особенная ночь, — сказал я. — Сегодня древний языческий праздник. Столь любимый славянами, что даже византийская религия не смогла уничтожить или заменить его, и вынуждены были "совместить". Сегодня седьмое июня — день Ивана Купалы. В эту ночь гадают и ворожат. В эту ночь открываются сокровища и тайны. В эту ночь веселятся и избавляются от зла.

— Пойдем искать цветущий папоротник? — спросила она.

— Мы же цивилизованные люди. Кто же в наше время верит в сказки? Демоны, духи, гадание, колдуны… Неужели ты веришь во все это? Если ты не забыла, на дворе конец двадцатого века.

— Какой ты непоследовательный. То открываешь передо мной чудеса и заставляешь поверить в невозможное, то заявляешь, что в мире нет ничего чудесного и тайного. Неужели совсем ничего? Один реализм?

— А что такое — реализм? — усмехнулся я. — Это то, что реально. То, что существует в этом мире независимо от того, понимают это люди или нет. Верят они или не верят, но если какие-то вещи происходят и имеют место — они реальность. Я доступно изъясняюсь?

— Сейчас кто-то, как в языческие времена, будет брошен в огонь, — угрожающе придвинулась она ко мне.

— В языческие времена не бросали в огонь, его почитали, — с ехидной улыбкой поправил я. — Бросали в огонь преимущественно во времена христианства. Эх ты, историк!

— Я-то знала об этом, но должна же была я дать тебе возможность показать себя знающим, умным и занудливым? — отшутилась она. — Ты только посмотри, какая красота вокруг! Всего пятьдесят километров от ближайшего города, и какая природа! Правда, и до этих мест скоро доберутся заводы, фабрики, комбинаты…

— Тучи затягивают небо, — посмотрел я вверх. — Вечереет… Нам пора возвращаться. Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра…

— А почему — домой? — спросила она. — Ты никогда не приглашал меня к себе в гости. Ты стыдишься своего жилища, не хочешь, чтоб я знала, где ты живешь, или боишься, что я захочу там остаться?

Я закашлялся и жалобно посмотрел на нее.

— Надя, есть вещи, которыми не шутят. Если ты заглянешь в мой дом, то, боюсь, что я не смогу выпустить тебя обратно. Я же страшный эгоист и ревнивец. Мне хочется, чтоб ты постоянно находилась рядом. Ведь если ты войдешь в мой дом, то каждая вещь будет потом напоминать мне о тебе. И есть еще одно, — попытался я свести все к шутке. — Если ты останешься со мной наедине, в моем доме… Я ведь и так все время борюсь с искусами…

— Мы вместе будем с ними бороться, — сказала она, поднимаясь. — Поехали. Я хочу посмотреть, как ты живешь. Я думаю, это скажет мне о тебе куда больше, чем я услышала о тебе от тебя самого, мой скромный поклонник… Ну, так как? Приглашаешь? Учти, я не напрашиваюсь, но…