Берег, тянувшийся справа, был пологим и низким, а дальше, до самого горизонта, простиралась степь, почти такая же, как в Пустоши, – травы посочней, деревьев побольше, зато холмов и вовсе нет. Над степью и рекой поднималось солнце, Жгло, палило, выжимало влагу из почвы и человеческих тел, заставляло щурить глаза. Над отмелями висел туман, и сквозь зыбкую белесую пелену просвечивали туловища рептилий, неподвижных, как застрявшие в песке бревна. Саймон замечал, что девушка старается не глядеть в их сторону.

– Жарко… – пробормотал он и потянул через голову рубаху.

Мария повернулась к нему, в темных карих глазах промелькнул огонек, и лицо на мгновение ожило, сделавшись грустным, задумчивым и каким-то беззащитным. Тонкие пальцы легли на плечо Саймона, погладили звездочку шрама, скользнули к запястью, где розовел ожоговый рубец; их прикосновение было ласковым, осторожным.

– Кто?.. – Язык плохо повиновался ей. – Кто… тебя?..

– Крыса.

– Это – огонь… – ее ладошка снова погладила запястье, – это – пуля… Таких крыс не… не бывает.

– Бывает, – возразил Саймон. – С виду будто бы человек, а на самом деле – крыса.

Она кивнула головой; видимо, поняла, о чем речь.

– Это… это случилось в Пустоши?

«Прислушивалась к разговорам, -отметил Саймон про себя, – знает, откуда идем. Хорошо! Сегодня слушает, завтра – заговорит».

Накрыв ладонью пальцы девушки, он произнес:

– Не в Пустоши. Далеко отсюда, не на Земле. Там!

Его рука протянулась вверх, к бирюзовому небосводу. В глазах Марии снова вспыхнул огонек, который Саимон счел признаком удивления или интереса. Вспыхнул и погас, будто его и не было.

– Там, в небе? – равнодушно спросила она.

– На звездах. Ты знаешь, что на звездах тоже живут люди?

– Улетевшие с Земли?

– Правильнее сказать – переместившиеся. Слышала о трансгрессоре? Это не космический корабль, да и нет кораблей, способных долететь до звезд. Трансгрессор – как врат между мирами: сделал шаг, и ты на планете другой звезды, Солнца или альфы Центавра, в созвездии Кассиопеи или другой Галактике. Подумай, один только шаг!

Глаза Марии снова потускнели, ладонь безвольно соскользнула с плеча Саймона. Ни вздоха, ни изумленного восклицания, ни жеста недоверия, ни насмешливой улыбки.,. Безразличие. Мертвый человек в живом прекрасном теле.

Саймон мрачно уставился в воду, соображая, как он может ей помочь. Не может – должен! Спасти ее – ради нее самой, ради себя и ради девушки, которую любил когда-то в Чимаре и с которой расстался. Ради Чии, милой нежной Чии, пусть не совсем человека, но, несомненно, женщины. Чии, вернувшейся к нему в земном обличье.

Спасти! Каким же образом? Он мог справляться только со своими ранами, не с чужими; чужие он не умел исцелять, чем бы их ни нанесли – оружием, страхом или жестокостью. Как всякий воин-тай, он владел искусством цехара и мог погрузиться в транс, смысл коего был различным в зависимости от обстоятельств: отдых или концентрация сил, поиск душевного равновесия или, наоборот, состояния яростной, почти безумной готовности к бою. В последнем случае транс подстегивал метаболизм, обмен веществ и выброс специфических гормонов, превращая медитирующего в берсерка либо стимулируя регенерацию пораженных тканей, которая шла на порядок быстрее обычного. Все зависело от цели, а цель задавалась определенными психофизическими приемами, игравшими роль начальной настройки.

Мог ли он поделиться этим знанием с Марией? Обучить, как обучал его Чочинга?

Склонив голову, Саймон посмотрел на нее. Темно-каштановые волосы, карие глаза, бледно-смуглая кожа, точеные черты. Лицо – узкое, с маленьким круглым подбородком и высоковатыми скулами, изящно вылепленный носик, брови – как взмах крыла летящей птицы, а под ними – веера ресниц, на удивление густых и длинных. Очень похожа на Чию, едва ли не точная ее копия.

Имелись, конечно, различия, но главное состояло не в том, что у его подружки из Чимары было слишком много рук, иное устройство вестибулярного аппарата и уши с укороченной мочкой. Подобные детали казались Саймону несущественными, и, сравнивая двух девушек, он размышлял о другом, о том, что Чия никогда не была одинокой: два отца, две матери, сестра – а теперь, вероятно, мужья и дети. У Марии же не было никого; она являлась в гораздо большей степени неприкаянной, чем сам Ричард Саймон – ко-тохара, как говорили тай.

«Но мы встретились, и мы больше не одиноки», – подумал он, чувствуя, как при этой мысли теплеет под сердцем.

* * *

В полдень Петр-Педро подогнал баркас к берегу, как делал всегда, чтобы переждать дневные часы в укромной бухточке, под защитой развесистых деревьев. Пашка с Филином принялись раскладывать костер, близнецы, вооружившись ножами и крючьями, бродили на мелководье в поисках черепах, а Кобелино развалился в тени, играя костяшками: подбрасывал их вверх и старался поймать в стаканчик. Саймон пнул его и велел доставить из трюма Мигеля – пусть спит, но на свежем Воздухе. Голова у Мигеля уже не болела, кровоподтек на лбу отливал не багровым, а голубым, тошнота прошла, аппетит вернулся, и Саймон считал, что все обошлось: сотрясение мозга, но легкое.

Убедившись, что Кобелино спускается в трюм, он сунул за пояс мачете, взял плащ и повернулся к Марии.

– Пойдем. Самое время прогуляться по бережку.

Она последовала за ним без возражений, даже не спросив, куда и зачем ее ведут; безвольная кукла, манекен, принявший облик Чии. Платье, подвязанное ремешком, болталось на ней цветастой тряпкой; этот наряд принадлежал супруге капитана, особе дородной и мощной, превосходившей Марию почти во всех измерениях. Но временами ветер, задувая с реки, натягивал ткань, и Саймон мог заметить, что девушка гибка, высока и стройна, что груди ее тверды и упруги, а очертания длинных ног, изящных и в то же время сильных, наводят на мысль о ее профессии. Вероятно, она была хорошей танцовщицей; она и сейчас шла, будто танцуя, и эти движения казались непроизвольными и такими же естественными, как трепет листвы и трав под ветром.

Берег зарос деревьями, напоминавшими Саймону ивы, со множеством воздушных корней и сероватой гладкой корой; их поникшие ветви полоскались в воде, стволы оплетали лианы, но роща была невелика и изрезана тропинками. Увидев следы копыт и отпечаток когтистой лапы, Саймон решил, что их суденышко пришвартовалось у звериного водопоя. За, рощей берег плавно поднимался, переходя в травянистую пампу, ровную, как стол; в отличие от окрестностей Семибратовки здесь не было ни холмов, ни оврагов, не росли кактусы, похожие на огромные подсвечники, не возвышались закругленные конусы термитников. Тихое, безопасное место, каких, вероятно, не так уж много в этом мире…

Вытащив мачете, Саймон скосил траву, сложил ее охапкой, бросил сверху плащ и показал на него клинком:

– Садись. Так, чтобы солнце светило слева. Мария послушно села, скрестив ноги. Подол цветастого платья лег на траву кольцом, ветер взметнул темные локоны, и казалось, что она сейчас поднимется вверх и улетит, словно огромная яркая бабочка. Саймон воткнул мачете справа от нее и тоже опустился на землю, пристально всматриваясь в лицо девушки.