Немцы долго не могли понять, где зарыта собака, а когда разобрались, то, как подозревал Клейн, не кто иной, как сам посол, предупредил камердинера о неминуемом аресте, чтобы избежать унизительных разоблачений.

— А как вы нашли его в Париже?

— Это не я его нашел. Это немцы. Они страшно злопамятны. У них были фотокарточки этого типа, и, уж не знаю почему, они полагали, что он в Париже.

То ли они просто жаждали мести, то ли хотели убедиться, что у него нет никаких неприятных для них документов. Так или иначе, но они напали на его след, и именно в их кабинетах я узнал, что тот, кого прежде звали Корсико, теперь невзрачный буржуа, которого знают в доме на набережной Турнель под именем Буве. И я решил прийти первым и предупредить его, что пора уносить ноги. Вот чем объясняется мой визит к консьержке, которая приняла меня за немца, тем более что в то время я стриг волосы на немецкий манер.

Меня успокоило, что его в Париже не оказалось, и я понял, что он, по всей вероятности, успел укрыться в свободной зоне. Через два или три дня гестапо в свою очередь нагрянуло на набережную Турнель.

— Война закончилась, и Интеллидженс Сервис не проявляла больше интереса к Буве?

— А зачем? Я доложил обо всем своему начальству. В Германии несколько лет после краха Гитлера у меня было очень много работы. Кляйна и других повесили или расстреляли. Я время от времени приезжал в Париж, вечно нагруженный тысячью поручений, занимавших все мое время. Но вот случайно увидел в газете фотографию и стал действовать по собственному усмотрению, не пуская в ход официальные пружины. В общем-то речь шла о простой проверке. Я хотел убедиться, что Буве не хранил в этой квартирке рискованных документов, которые могли бы наделать шума в прессе. Сразу признаюсь вам, что не нашел ничего, даже самой невинной бумажки. Сегодня утром я совершил ошибку, придя туда, и храбрая консьержка бросилась прямо на меня и вцепилась, точно в вора. Она будет очень расстроена, что известие о моем аресте не попадет в газеты.

В дверь постучали.

— Простите, шеф, я думал, вы один.

— Входите, Люка. Это касается как раз вас. Опять новости про Буве. — Он не мог сдержать смеха. — Добавьте в список еще одно имя: Корсико! И еще одну профессию: камердинер.

— А у меня в кабинете как раз сидит человек, который знавал его в тысяча девятьсот восьмом году в Танжере, он держал там бар.

— Отыщутся и другие. И уж конечно, много женщин. Сегодня в первом часу, кстати, мне звонила мадам Лэр.

— У нее есть новости?

— Она, согласовав все со своим поверенным, решила не оспаривать брак своего брата и оставить наследство миссис Марш и ее дочери.

— Они будут судиться друг с другом.

— Скорее всего. Еще она интересовалась, когда можно устроить похороны.

— И что вы ответили?

— Когда ей угодно. У нас достаточно снимков и документов, чтобы больше не мариновать старика в железном ящике. Вы собирались сообщить консьержке?

Он не представил инспектору О'Брайена, и сотрудник Интеллидженс Сервис незаметно исчез, опять превратившись на улице в нелюдимого человека, вызывающего неприязнь у прохожих.

Все вышло не совсем так, как хотелось консьержке, хотя мадам Лэр деликатно уступила ей роль самого близкого покойному человека.

Прежде чем принесли гроб, консьержке хватило времени надраить до блеска и проветрить весь третий этаж. Из-за мальчугана, не пожелавшего слушать никаких уговоров, семейка Сардо все-таки отложила отъезд на день, и Сардо-старшему пришлось идти на вокзал менять билеты.

— Вам не кажется, — говорила мадам Жанна, — что богато убранная траурная комната выглядела бы довольно странно в нашем квартале? По-моему, вполне хватит полотнища на двери…

Оно висело на двери, украшенное серебряными инициалами и бахромой. Гроб был так великолепен, что мадам Жанна поменяла стеариновые свечки на восковые. Цветов, огромных букетов прислали столько, что их уже некуда было положить.

Стоял ясный денек, такой же солнечный, как и тот, когда месье Буве умер, рассматривая старинные картинки, так и оставшиеся разбросанными вокруг него на тротуаре.

Миссис Марш хотела было взять на себя все хлопоты, организовать погребение на свой вкус, но адвокат мягко разубедил ее.

Она даже приехала не первая. Вероятно, разнервничалась и потратила много времени на сборы. Когда она вышла из такси, мадам Лэр была уже в комнате покойника, куда только что зашла и семья Жерве.

Ни одна из женщин не удостоила приветствием другую. Мать и дочь стояли так, будто вовсе не знакомы, и только зять адресовал теще легкий кивок, на который она не отозвалась.

Щуплый месье Буве утопал в тяжелом гробу, заваленный цветами и венками.

Мадам Жанна, как обычно, убрала подальше башмаки Фердинанда и даже его тапочки и заставила поклясться, что из дому он никуда не выйдет, потому что однажды он уже убегал в бистро в одних носках.

Дел было по горло. Накануне вечером она купила себе новую шляпку. Ее волновало, вовремя ли приедут машины, а тут еще подъезжали люди, которых она совсем не знала, — из Рубэ и откуда-то еще. Костерманс с адвокатом, зеваки, журналисты, фотографы.

— Вы уверены, что с машинами все будет в порядке? — настойчиво приставала она к представителю похоронного бюро.

Точно в десять на лестнице послышался глухой шум, и вскоре показались служащие бюро, спускавшие гроб.

На сей раз месье Буве покидал дом навсегда, и из груди Жанны вырвалось рыдание, а стоявшая рядом с ней пожилая женщина с круглым лицом тихо заплакала.

Миссис Марш села в самую первую машину, оттолкнув распорядителя, который безуспешно пытался посадить туда ее дочь и зятя, а вот Костерманс уже сидел там вполне комфортно, не забыв затащить и Де Греефа.

— Угодно вам сесть в машину, мадам?

Мадам Лэр заколебалась, бросив взгляд на свою дочь и двух зятьев, шедших следом. Их по ошибке посадили рядом с Жерве, но она не стала протестовать. Зачем? Разве ее брат делал какие — то различия между людьми?

Тут собрались далеко не все его женщины, в его жизни было много других, включая негритянок, которым он понаделал детей.

И он бросил всех, всех без исключения. Он от всех ушел. Вся его жизнь состояла из уходов, и вот теперь настал черед последнего, который плохо удался и чуть было совсем не сорвался.

Когда приехала последняя машина, на тротуаре оставались еще трое, не споривших, кому садиться первому.

Консьержка пропустила толстую мадемуазель Бланш вперед, потом собиралась залезть сама, но передумала и сказала старичку, уже приготовившемуся так и остаться на улице:

— Теперь вы.

Он, должно быть, ждал этого приглашения, потому что был свежевыбрит, надел все чистое и даже повязал вокруг шеи какую-то черную тряпку на манер галстука.