квартиру вваливаются криминалисты – причем не один, а сразу трое, в бахилах и защитных комбезах.

– Детектив Джаз, – представляюсь им я. – Старшая по объекту. Ждите здесь, пока офицер Джексон не даст вам добро. – Бросаю на него взгляд. – Дальше коридора никого не пускать.

Он кивает, а я направляюсь по узкому коридорчику, уже не обращая внимания на холод; прилив адреналина заставляет сердце учащенно трепетать. У единственной, глухо молчащей двери я невольно замираю. Стиснув зубы от внезапного страха (вздор какой-то – ты из полиции или как?), заставляю себя шагнуть в спальню. Остановившись сразу за дверью, окидываю взглядом простую комнату с кроватью, тумбочкой и бурым ковровым покрытием. И – само собой – с обнаженным телом мужчины, на стуле перед кроватью.

Подхожу, чтобы получше рассмотреть этого человека, который уже и не человек. Он – всего лишь оболочка. Ноги и талия привязаны к деревянному стулу. Голова свесилась на грудь. Пол внизу чистый. Если несчастный и был отравлен, его не вырвало.

Присев перед ним, я вглядываюсь, пытаясь подробней рассмотреть лицо – и тут у меня перехватывает дыхание. Я узнаю, что (вернее, кого) я нашла. Передо мной Дэйв из кофейни. Сразу же в ином свете предстают те медицинские книги на полке; дурное предчувствие обретает смысл. То, что это жилье Дэйва, я поняла сразу, как только увидела на стене изображение скелета в рамке.

Я вскакиваю, и разум сам собой воспроизводит нашу с Дэйвом вчерашнюю встречу, сразу после того, как из динамика моего мобильника рванулась аудиозапись стихов:

«Поэзия?» – с улыбкой спрашивает тот, обрабатывая мой заказ.

«Слова для души», – машинально повторяю я присказку своих студенческих лет, когда руководила пен-клубом, который был моим детищем лишь потому, что я не отличалась прилежанием в колледже. Руководство клубом куратор вменил мне как наказание с шансом исправиться, но для меня оно, наоборот, оказалось отдушиной. Загадки в стихах интриговали меня и создавали живую связь с моим дедушкой, который не жалел бессчетных часов, помогая мне с подготовкой к собраниям клуба.

«Для души? – Дэйв насмешливо фыркает. – Больше похоже на белиберду из слов, сметенных в кучу: по отдельности ничего не значат, но в совокупности для каждого свои».

«Приобретенный вкус, – соглашаюсь я, принимая обратно карточку. – Вполне сравнимо с анализом прихотей чьего-нибудь кишечника: как раз то, что врачи делают за деньги. Между прочим, залог твоей будущей профессии».

Он был убит из-за этой самой встречи.

Фактически убит из-за меня.

Изо рта у Дэйва торчит клочок бумаги. Надев на руку вынутый из сумки пакетик, я осторожно извлекаю эту бумажку – и, конечно же, нахожу отрывок стихотворения. Всего две строки, которые я хорошо знаю. Концовка Шестидесятого сонета Шекспира:

Но время не сметет моей строки,

Где ты пребудешь смерти вопреки[7].

Это стихотворение, помнится, мы в колледже даже анализировали. И не только мы. Для большинства оно о жизни и смерти, о течении времени. Для некоторых – о нетленности бессмертия.

А для меня оно опять же о судьбе. Еще один способ Поэта донести до меня, что этот человек должен был умереть. В силу необходимости. Ради более великой, возвышенной цели: его цели.

Глава 38

Дэйв мертв.

«Потому что я зашла в ту кофейню и с ним заговорила.

Он убил для меня».

Эти слова сотрясают, режут на части. Внутри меня все кровоточит. Теперь это личное, до непередаваемости. Шок проходит, сменяясь нарастающим гневом.

– Сэм?

При звуке голоса Хэйзел Ли, одной из самых блестящих судмедэкспертов в профессии, я рывком возвращаюсь к своим обязанностям. Запечатав вещдок в пакет, оборачиваюсь и вижу в дверях ее силуэт в комбезе и перчатках.

– Слава богу, ты не Тревор, – встречаю ее я, пряча пакетик к себе в сумку. – Последнее, чего мне надо, это добавочный уровень сложности, который он обычно привносит.

– Тревор в отпуске. Да, хвала богу за всех нас.

В комнату просовывается Джексон.

– Она меня отпихнула. – Он сердито на нее смотрит: – Девушка, я же сказал вам подождать.

В другой раз я бы над этим посмеялась. Видно, что Джексон понятия не имеет, с кем имеет дело в лице Хэйзел. Ее в самом деле частенько недооценивают, и можно понять, почему. На своем четвертом десятке и при росте метр пятьдесят она выглядит моложаво, при этом образованна и остра на язык; темпераментная американка китайского происхождения, напористое очарование которой проталкивает ее в любую щель.

– Он прав. – Она оглядывается на него с хитроватой улыбкой. – Потому что я – медэксперт и имею первоочередной доступ к телу. И эти вот дылды в полицейской форме мне здесь не помеха. Плюс, – она шаловливо покачивает пальцем, – я нравлюсь Сэм.

– И то и другое правда. – Я киваю Джексону, давая ей пройти.

Хэйзел примирительно гладит Джексона по рукаву:

– Ничего, вы пока новенький. Потом привыкнете.

Он бросает на меня растерянный взгляд, на что я ободряюще ему подмигиваю:

– Держите других, пока она здесь не закончит.

Джексон кивает и исчезает в коридоре. А мы с Хэйзел вместе стоим перед телом.

– Вот же хрень, – бормочет она, помножая мои ожидания на ноль своим вопросом: – А нельзя отключить эту холодину? – Зябко потирает себя руками в перчатках. – А то у вас здесь как в морге. Аж пупырышки по коже.

Хэйзел улыбается своей шутке.

Я холода даже не чувствую. Наоборот, охотно предпочла бы его пронзительности вины, которую я ощущаю, стоя здесь перед Дэйвом.

– Мне сложно над этим смеяться, Хэйзел. Юмор очень уж невеселый. И, кстати, повысить температуру мы пока не можем. Мне нужно считывать картину именно так, как ее замышлял убийца. Вы осматривали тело Саммера?

– Я ассистировала при вскрытии, – отвечает она. – И знакомилась с досье. Та штука со стихами несколько странная… Сейчас тоже оставлено стихотворение?

– Да. Я его уже упаковала.

– Интригует…