Не пожелай ты услышать сына любимого голос,

Ибо в тот самый же день горе с тобой приключится.

Такой ответ смутил методичный ум Креза. Он так же сбивал с толку, как афоризмы греческих философов, в том числе Солона, утверждавшего, что до самой смерти невозможно ждать радости от жизни. Крез подогнал великолепную окружающую его обстановку к своим вкусам, украсив город и не забыв добавить колонны, рифленые по милетской моде, на увенчанную куполом гробницу предков, к которой городские блудницы были так щедры. Несомненно, в разумном, здоровом образе жизни он находил большую радость, лишь любимый глухонемой сын был ему огорчением…

От первых новостей о спускавшихся по горной дороге мидянах и персах он отмахнулся, как от глупых слухов. Ни одна армия, считал Крез, не способна пройти зимой по каппадокийскому хребту. К тому же ему так ни разу не удалось увидеть это эфемерное войско. Однако второй сигнал пришел с наблюдательного пункта на священном Тмоле — варварские наездники, напоминавшие оголодавших кентавров, уже находились в самой долине. В его долине, темной от благоухающего винограда.

По мере того как критический момент приближался, Крез почувствовал его странную нереальность и всю тщетность попыток его предотвратить. Снова вызвать наемников-гоплитов не хватало времени. Быстрые галеры, которые он отправил из Смирны, не могли вернуться вовремя с флотилиями его спартанских и египетских союзников. Он слушал мольбы женщин-вакханок на склоне Тмола и настойчивые рекомендации военных советников созывать на битву лидийскую кавалерию. Военачальники были рады, что наконец-то варварская орда скопилась на открытом пространстве под городом, и теперь-то она познакомится с копьями победоносной лидийской конницы…

Слухи о последовавшем сражении представлялись такими же нереальными. Ожидая в святилище Кибелы в саду дворца, Крез узнал, что его копьеносцы атаковали неприятеля, и их моральный дух, как обычно, был крепок, но кони сразу же испугались внешнего вида чудовищных рычащих зверей. Бравым лидийцам удалось спешиться и протиснуться с копьями и мечами в ряды вражеской пехоты. Однако они не смогли устоять против несущих смерть стрел мидян и персов, круживших на конях, словно вокруг сгрудившегося стада скота.

(При движении вниз в Лидийскую долину Гарпаг заметил, что местные лошади бежали прочь от одного вида и запаха верблюдов, доставлявших их снаряжение. Эти животные-носильщики из Элама и иранских пустынь не появлялись раньше на Анатолийском побережье. Выстраивая своих воинов перед сражением, Гарпаг позаботился в первый ряд поставить верблюдов без грузов и погонщиков. Нисайским скакунам верблюды были известны очень хорошо. Первое смятение, вызванное испугом лидийских лошадей, переросло в беспорядок, когда спешившиеся копьеносцы попытались вклиниться в ряды пехоты мидян и персов.) Все бросившиеся бежать лидийцы нашли убежище за стенами Сард и закрыли за собой ворота. После тщетных попыток взять ворота штурмом армия Кира разбила палатки на просторном поле битвы, у озера, чтобы дать отдохнуть лошадям и раздобыть продовольствие на этой богатой земле. С тех пор эту равнину стали называть «полем Кира».

* * *

Крез наблюдал из своего высокого дворца — «орлиного гнезда», — как долина под ним превращалась в пастбище Кира. Покрытые садами окрестности не охватило пламя, с порогов домов не лилась кровь, пленников не связывали вместе группами, будто рабов — как во время вторжения киммерийцев. Захватчики действовали, словно забыв о войне. Они устраивали скачки на обширном поле, взбирались на уступчатые горные склоны и помогали местным селянам собирать последние осенние остатки урожая винограда. В то же время они не обращали внимания на кувшины с вином в лавках и наполняли собственные сосуды чистой проточной водой из Пактола.

Встревоженный Крез услышал, что его враги исполняли на берегу реки один странный ритуал. Построив там два каменных алтаря, они зажгли на них огни, и жрецы в белых войлочных капюшонах, поддерживавшие пламя тополиными ветками, прикрывали очаги, когда совершали символические возлияния воды и меда. Доставленный во дворец пленный каппадокиец рассказал лидийцам, что жертва приносилась водной богине Анахите, которую почитал Кир.

Тогда Крез был вынужден совершить собственный ритуал. Разумеется, и в лидийских землях Великая богиня была всемогуща, ей поклонялись как Артемиде, носительнице лука, женскому воплощению Аполлона, или в образе Кибелы, матери-земли. Во дворце Креза в ее святилище служили евнухи и жрецы в женских платьях. В этом святилище жены и наложницы Креза откладывали в сторону свои покрывала, чтобы помолиться и поболтать вдали от ушей супруга. Эта богиня, защитница его женщин, могла обладать большим могуществом, чем он предполагал. Крез приготовил символическую жертву в открытом дворе перед портиком святилища. Он приказал рабам сложить погребальный костер из сухого дерева, прослоенного ветками кустарника, и объявить, что он намеревается принести в жертву себя самого, если его врагам удастся пробраться в город. Он не хотел, как престарелый Приам, ждать, пока его сразит солдатский меч.

А евнухам он повелел предать смерти всех его жен и наложниц, как только запылает погребальный костер.

Несмотря на то что ему приходилось искать божественной поддержки, Крез успокаивал себя логическими построениями. Если спартанские и египетские флотилии не прибудут вовремя, чтобы снять осаду Сард, городские стены могут выстоять против неприятеля. Если падет внешний город, то неуязвимым для врага может оказаться дворец на возвышении над рекой. И к тому же он всегда мог бежать. Мысль о возможном бегстве принижала Креза до уровня жалкого раба и причиняла ему страдания.

Дни Креза проходили в мучительной борьбе с самим собой.

Однако через две недели пришла катастрофа, непосредственно вызванная спокойствием, воцарившимся на городских стенах.

Как-то в сумеречный, ветреный день дворцовый часовой проходил вдоль внешнего парапета. Он наклонился заглянуть через его край, и шлем слетел с его головы, запрыгал по скале и застрял внизу на расстоянии нескольких копий. Поскольку строения дворца венчали верхнюю точку Сард, на крутом утесе, обрывавшемся к самой реке, стены отсутствовали. Лидийскому часовому стало жаль шлема, поэтому он положил оружие на землю и полез за ним вниз, легко находя опоры для ног на пологих камнях. Подобрав шлем, он вскарабкался обратно. Один воин-мард, осматривавший окрестности города внизу, с интересом наблюдал за часовым и сделал вывод, что там, где может забраться один человек, сможет и другой. Будучи сам родом из горных мест, этот мард быстро убедился, что по пологому утесу можно подняться, если вырезать в нем несколько ступенек. А где сумеет пройти один, пройдет и сотня.

Все это мард объяснил своему военачальнику, а тот отвел его к Гарпагу. Стоит попробовать, решил Гарпаг; в случае неудачи они потеряли бы не более двадцати человек, а захват башни дворца с лидийским царем, возможно, заставит сдаться весь город. Первого, кто совершит восхождение, Кир обещал наградить.

В тишине следующего вечера воины-марды взобрались на вершину и, распластавшись вдоль парапета, сбросили вниз веревки, чтобы помочь подняться остальным. Прошло какое-то время, прежде чем лидийские часовые, уделявшие утесу недостаточное внимание, заметили чужих воинов, входивших во дворец. В царских покоях, все еще освещенных заходящим солнцем, поднялся шум, и зазвенело оружие. Треск разгоравшихся факелов, вопли женщин и панический топот перепуганных рабов заполнили коридоры. Когда Крез со своей знатью поспешил во двор, вспыхнул погребальный костер, послушно зажженный согласно его распоряжению.