– Наконец-то! – прокомментировала она мою неловкость или бестактность, а возможно, то и другое вместе взятое. Неприметная серая мышка в мгновение ока превратилась во властную львицу. – Ведите!

– В таком виде?

– А, так теперь вам мой вид не нравится?

– Нет, но…

Я повернулся и обнаружил Катю уже в белом медицинском халатике. Наклонившись над пухлым медицинским чемоданчиком из коричневой кожи, она быстро набивала его упаковками таблеток.

По уставу покидать судно мне не полагалось, но Vito был рядом, русским языком ни штурман, ни потерявший память механик не владели, а в медицинском техникуме считали, что по части языкознания для фельдшера вполне достаточно знать несколько слов на латыни, и я пошел вместе с Катей. Пациент, черноволосый парень лет двадцати восьми, сидел у себя в каюте и рассеянно улыбался. Катя внимательно вгляделась в зрачки механика, посчитала его пульс и взялась за интервью. Она задавала вопрос, я переводил его на английский, штурман пересказывал вопрос на югославском, пациент отвечал и ответ перемещался по обратной цепочке. Мы выяснили, что механик не пьет и не курит, на берег сходит редко, в отпуске не был три года, в связь с женщинами не вступал уже давно.

– Как давно, – поинтересовалась Катя.

Югославский штурман посовещался с пациентом и ответил, что за время работы на этом судне – ни разу. Катя, однако, на этом не успокоилась.

– А до того? Спросите его, может ли он вспомнить, когда это было последний раз, с кем и как?

Югославы опять затеяли разговор между собой, и я заметил, как в его процессе улыбка сползла с лица пациента, зрачки расширились, а тело глубже вдавилось в спинку дивана. Очевидно, эти признаки не ускользнули и от внимания Кати. Не дожидаясь легко прогнозируемого перевода о том, что тема вызывает очевидное неудовольствие больного, она сосредоточенно покивала головой и русо-рыжие парашютики послушно заколыхались на ее голове, как ржаное поле под действием ветра. Потом Катя согнала со лба к переносице две упрямых складки, порылась в своем чемоданчике, вытащила оттуда две пачки таблеток и вынесла вердикт:

– Все ясно. У больного ярко выраженная диссоциативная фуга. Не смертельно, но это довольно сложная форма психологической амнезии. Ее вызывает сильное психологическое расстройство, какое-то неприятное воспоминание, вероятно, как-то связанное с отторгнувшей его женщиной. Пусть выпьет одну красненькую и две белых сейчас, и мне надо будет понаблюдать за ним полчасика. Потом прием таблеток надо будет повторять каждые три часа. Постепенно он все вспомнит. За исключением, кстати, процесса лечения.

– Постепенно – это как? – уточнил я.

– Ну, не знаю… Недели за две. Или за месяц. Как пойдет.

– Две недели! – югославский штурман в ужасе схватился за голову. – За две недели у меня самого психологическое расстройство начнется. У второго механика жена рожает, он сегодня отпросился и улетел на неделю. А нам уходить завтра! У нас жесткий график. Кто двигатель запустит? Где мне ему замену искать? И что – совсем, совсем ничего сделать нельзя?

– Может, какое-то альтернативное лечение есть, нетрадиционное? – предположил я. – Ребята хорошие, наши, можно сказать, морское братство и все такое, как не помочь?

Катя задумалась. В лице ее что-то изменилось, щеки порозовели, к переносице опять сбежали две решительные складки.

– Я могла бы попробовать. Но тогда мне надо исследовать больного основательней, в своем лазарете, да и в справочнике кое-что посмотреть. Давайте перейдем на «Иркутсклес». Только сразу предупреждаю: быстро не получится, все часа два может занять, это минимум.

Я перевел.

– Да ладно, – добавила она, взглянув на наши кислые лица, – я же буду наблюдать за реакциями, перевода мне особо не потребуется, можете со мной не сидеть. А если что – позову.

Мы вернулись на «Иркутсклес». Катя взялась за обследование пациента в просторном двухкомнатном судовом лазарете, а я пригласил югославского штурмана по имени Милан к себе в каюту. Он вытащил из прихваченного с собой пакета пузатую бутылку коньяка, и у нас сразу образовалась очень любопытная тема для разговора. О Кате и ее пациенте я вспомнил только к вечеру, когда в мою дверь постучала буфетчица и пригласила на ужин. Лазарет располагался двумя палубами выше, подниматься мне было лень, я снял с рычага трубку телефона и набрал двузначный номер. После четвертого гудка мне стало ясно, что сеанс терапии давно закончился, видимо, безуспешно, и публика, то есть наш фельдшер и ее безымянный пациент, разошлись, порешив нас попросту не беспокоить. На пятом гудке я оторвал трубку от уха и вдруг услыхал в ней взволнованный, как мне показалось, женский голос: «Алле, это кто?».

Я даже поперхнулся и отставил бокал с недопитым коньяком в сторону.

«Простите, Екатерина Марковна, что побеспокоил. Просто вспомнилось вдруг, что вы давеча обед пропустили. Поэтому осмелился напомнить об ужине. И как там, кстати, ваш пациент?».

«А вы откуда звоните, из своей каюты? Подождите минутку».

Трубка отключилась, я вернул ее на рычаги и растерянно посмотрел на Милана. Он допил свой бокал и встал. Я поднялся тоже, и в этот момент дверь каюты без стука растворилась. Катя, не спрашиваясь, деловито прошла внутрь и втянула за собой за руку пациента. Щеки судового врача раскраснелись, волосы-парашютики взмыли высоко вверх, повязка-бандаж чудом держалась на чем-то в районе затылка, что было ей очень к лицу. Она подошла к столу, плеснула в опустевший бокал Милана коньяку, выпила залпом и повернулась к нам.

– Его зовут Обрен, верно?

– Об… – я повернулся к Милану, но тот уже кинулся поочередно обнимать вновь обретшего имя Обрена, Катю, меня, снова Катю.

– Obren – that is correct! – подтвердил он. – You are super doctor!

Щеки Кати зарделись еще больше.

– Поговорите с ним. Думаю, он вспомнил все, – сказала она. – Кроме, конечно, сеанса лечения. Приведите его мне завтра еще раз на обследование – так, на всякий случай.

С этого момента я Екатерину Марковну глубоко зауважал. На следующий день забастовка докеров завершилась, Vito отдал швартовы и ушел в море, Милан и Орлен занятые, судя по всему, предотходной суетой, попрощаться к нам не зашли. Катя задумчиво гуляла по ботдеку, на котором располагался ее лазарет. К вечеру мы тоже закончили выгрузку и покинули Гавр. Вместо возвращения домой мы получили новое задание идти под погрузку на Средиземное море, и это означало, что рейс удлиняется недели на три. После ужина Катя поднялась на ходовой мостик во время моей вахты, мы вместе выпили кофе из металлической венгерской кофеварки с длинным фыркающим носиком и поговорили о медицине, об удивительных организмах моряков и об амнезии, в частности.

– Дело в том, – объяснила она, – что судно под дизельным двигателем постоянно испытывает вибрацию. А она порождает электромагнитные волны, которые намагничивают корпус и все, что на нем находится. В том числе и нас с вами. Как это влияет на мозг, точно сказать невозможно. Но когда мы выпиваем, сходим на берег, вступаем в интимные отношения – организм расслабляется и магнетизм уходит. Кстати, ты не в курсе, куда пошел Vito?