Зенкович справился о цене ичигов. На самом деле ему хотелось спросить о замысле этой красочной экспозиции, объединившей вождя и арабских женщин, но он решил, что раньше или позже торговец, наверняка один из Гопузовых, позовет его в дом на чай и тогда он узнает о его замыслах. Пока он видел только, что завмаг был ленивый вор. Скромный сельский магазин все же давал ему, вероятно, возможность кормить детей от одной, двух, а может, и трех жен, поддерживая могучий клан Гопузовых. А может, позволял оказывать поддержку и самому главному Гопузову…

Зенкович вышел на площадь. Радио пело что-то протяжное по-бахорски. Может быть, это была песня о безнадежной любви. Или песня о высоком урожае, о великом друге, о вожде. О великих друзьях и вождях. Может даже, это была песня из кинофильма Махмуда Кубасова…

«Так запоет однажды наша девушка из чайханы», — подумал Зенкович. Он нашел, что мысль эта может оказаться небесплодной для его доработанного сценария. В самом деле, почему бы счастливой крошке не петь чаще?

Какой-то старик в военных брюках, с орденскими колодками на сером пиджаке подошел к Зенковичу и остановился, вглядываясь в него слезящимися глазами. Зенкович почтительно протянул старику правую руку, прижав левую к сердцу.

— Ты меня не знаешь? — сказал старик, заранее обижаясь. — А поэт Мураз Муртаз знаешь? Я его дядя по отцу, родной брат его отца… Меня тут все знают. И там все знают. — Старик горделиво повел рукой за горные хребты. — Мы с тобой завтра в другой кишлак на пир ходить будем. Праздник будет. Борцы бороться будут. Артисты будут. Надо сейчас парторг Кусманов идти, машина просить. Вместе идем.

Войдя в дом и увидев парторга Кусманова, Зенкович лишился дара речи. Это был тот самый человек в черном пиджаке, который час назад разгонял стариков в саду. Вон и палка стоит в углу. Видя, что Зенкович не решается начать разговор, дядя поэта, которого тоже звали Мураз (а может, еще и Муртаз), взял на себя представление.

— Этот человек Москвы. Будет сценарий делать про наш колхоз. Вместе мой племянник Мураз Муртаз. «Бахорфильм».

Парторг Кусманов глянул зорким глазом, спросил:

— Какой конкретно материал из наш колхоз берете свой сценарий?

Зенкович, еще глядя на суковатую палку в углу, ответил уклончиво:

— Это художественный фильм… Он еще, так сказать, не родился… Трудно сказать, что будет… Вот как ваша жена — пока она беременна, еще неясно, что она родит…

Неуместное сравнение с его женой Кусманов пропустил мимо ушей. Спросил деловито и просто:

— Какой фильм? Полнометражный? План этого года? Переходящий план? Какой вариант? Режиссерский? Ах, второй вариант. До запуска доживать надо…

Зенкович онемел от удивления. Между кишлаком и кинематографом определенно существовала загадочная связь…

Оклемавшись, Зенкович кивнул на палку, стоящую в углу.

— Я видел… — сказал он, запинаясь. — В саду. Старики…

Парторг отозвался печально:

— Вот так. Сам видел, какой предрассудки. Сколько им новый жизнь завозят, телевизор завозят, машина завозят… Все равно предрассудки. Атеистический борьба у нас отстает. Один разве все можно успеть?

Дядя поэта Муртаза подал голос:

— Для борьба предрассудок обрезание пир будет завтра ходить. Давай завтра машина.

— Машина испорчен, запчасти нет, — сказал парторг. — Очень трудно предрассудка бороться.

— Раз так, пошли. Пешком будем ходить, — сказал Зенковичу дядя Муртаза и добавил, обращаясь к Кусманову: — Слабый ты парторг. Рахметов сильный был парторг. Пошли, Семен!

Перед сном Зенкович пошел за ближайший сарайчик и там, справив меньшую из своих нужд, услышал вдруг полузабытые уже, волнующие звуки любовной битвы. Скрытая ветхими стенами сарайчика неведомая пара трудилась восторженно и самозабвенно. У Зенковича не было сомнений в том, что женская сторона в этом побоище представлена его молодой хозяйкой. Что касается второго участника турнира (мысль о проникновении группового секса в бахорские горы не потревожила душу Зенковича), то его кандидатура вызывала у Зенковича большое любопытство. Во-первых, при всем уважении к бахорским долгожителям Зенкович не мог представить себе, что засыпающий на ходу Гопуз-ака учинит такую возню в собственном сарае. Во-вторых, неизменные калоши старого Гопуза мирно стояли на айване: значит, старик был дома и, скорей всего, спал.

Зенкович вернулся в мехмонхону и решил, что будет наблюдать за сараем с упорством настоящего исследователя. Впрочем, сексологическое открытие не потребовало от пытливого Зенковича ни долгих усилий, ни душевных мук. Через четверть часа дверь сарайчика отворилась, и из нее с чувством выполненного долга вышел соседский мальчик Сурхат, пионер, второгодник и добрый друг Зенковича. Как исследователь чужеземных нравов Зенкович мог торжествовать победу, однако, засыпая, он отчего-то чувствовал себя обойденным…

* * *

Ранним утром Зенкович и Мураз-ака пешком двинулись в кишлак Сары-Чинар, где должен был происходить пир в честь обрезания. Старенький Мураз-ака бодро шагал впереди, и Зенкович едва поспевал за ним, особенно сильно отставая на подъемах. Солнце уже поднялось из-за гор и начало сильно припекать, а они все еще не вышли за пределы своего кишлака.

Иногда, замедляя шаг, Мураз-ака развлекал Зенковича рассказами. Он очень гордился своим прошлым, потому что был одним из самых передовых людей своего кишлака и еще в довоенное время был то ли членом партии, то ли просто беспартийным большевиком. Во всяком случае, он гордо называл себя коммунистом. Он был грамотным в те времена неполной грамотности и работал секретарем в сельсовете. Бахорская республика пользовалась тогда арабским алфавитом, так что сегодня Мураз-ака был одним из немногих жителей этих мест, который разбирал арабскую грамоту. Бремя этой редкой учености он делил с бывшими священнослужителями. Как и они, он мог прочесть молитву, написанную по-арабски. В то же время он умел разговаривать с председателем колхоза или парторгом на их современном языке, мог вспомнить при случае о своих заслугах в деле наведения порядка в этом глухом углу республики. В общем, он был человек с прошлым. Однако жил он настоящим, пожиная плоды, которые приносили ему возраст (а возраст в бахорском селении приносит не одни только болезни), революционные заслуги и знание арабского алфавита. К тому же, пробыв так долго на государственной службе в должности секретаря сельсовета, Мураз-ака в тот или иной период своей деятельности успел облагодетельствовать тем или иным способом чуть не всех своих односельчан и оттого мог требовать от каждого из них, а на худой конец от их потомства, смутно слышавшего об этих старинных заслугах, знаков уважения и благодарности. И поскольку он ждал от них благодарности, ожидание его немедленно передавалось гостеприимным жителям кишлаков, и под котлами с пловом вспыхивали приветственные огни… Другими словами, лучшего проводника, чем Мураз-ака, вряд ли можно было бы найти в округе.

Как достойному собеседнику, способному к тому же увековечить его прошлое, Мураз-ака время от времени раскрывал Зенковичу славные страницы этого прошлого…