Потом Ката позволила ему устроить себе обход дома и сада и показать новые оконные стекла, главный компьютер в гараже, датчики движения и прожекторы. Закончили они в прихожей, у компьютерного экрана, и Фридьоун показал ей, как вводить код и настраивать систему, в зависимости от того, есть ли кто-нибудь дома. Она подписала договор.

– И еще вот что. Мне нужен личный номер вашего мужа.

Ката обнаружила, что забыла его последние цифры. Она сказала, что сейчас сходит уточнит, поднялась на второй этаж, села на корточки у письменного стола, где, как она знала, Тоумас хранил свои документы, выдвинула ящик и стала листать: страховка, зарплатные ведомости, свидетельство о рождении, справки о прививках для путешествий… Она разложила их по столу – и уже успела забыть, что именно искала.

Один из документов был крупнее и более пышно оформлен, чем другие. Присмотревшись, Ката поняла, что это «сертификат подлинности» кукольного домика: в правом верхнем углу стоял штемпель магазина в Бостоне, а под ним – информация о домике: год и страна постройки. Домик был сделан в Будапеште.

– Венгерский, – пробормотала Ката.

Совсем как Элисабет Батори.

Она поглубже зарылась в ящик и нашла старые паспорта Тоумаса. Пролистала их – и, как и подозревала, обнаружила там штампы из Венгрии. Десять или одиннадцать лет тому назад Тоумас ездил в Будапешт, один, читать лекцию в тамошнем университете, у которого были с Исландией тесные связи: исландцы, не набравшие достаточно баллов, чтобы продолжать обучение в университете на родине, часто отправлялись в венгерские медицинские вузы и получали степень там.

Ката сунула сертификат себе в карман, спустилась и показала Фридьоуну один из паспортов. Он записал у себя личный номер Тоумаса и сказал, возвращая документ:

– Вот теперь все довольны… А кто из вас все-таки первым решил поставить эту систему?

– Так захотел Тоумас.

– По какой-нибудь особой причине?

Ката помотала головой и зажгла еще одну сигарету, хотя ей не особенно хотелось.

– Ну, не знаю… Из-за проблем с моей дочерью.

Фридьоун достал кошелек и подал ей визитную карточку.

– Если что-нибудь случится – звоните, не стесняйтесь: мало ли, машину угонят или велосипед, или еще что-нибудь там… Если у вас начнутся проблемы, то у меня есть знакомые, которые смогут их решить, если полиция не справится. Ничего невозможного нет, вопрос только в цене.

На визитной карточке нигде не было написано «Вулкан»: только имя Фридьоуна и номер мобильного. Он подмигнул ей, попрощался и ушел.

* * *

– Ничего невозможного нет, вопрос только в цене, – бормотала себе под нос Ката, а в ее голове теснились догадки. Она не стала обращать внимания на вибрирующий в кармане телефон, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться:

Тоумас начал ходить в магазин кукольных домиков – по его собственным словам – в Америке, примерно в то же время, когда начал оперировать. Когда взрослые начинают интересоваться куклами, в этом вообще есть что-то патологическое, что указывает – в лучшем случае – на глубокий невроз и вплоть до расстройства личности. Когда домик купили, Ката сразу навела об этом справки.

Поездки в Венгрию.

Домик из Венгрии.

Что отразилось на лице у Тоумаса, когда она как-то раз спросила его, откуда домик? Стыд? Если б не Батори, Вала не пошла бы тогда на танцы. Молчание и бездействие Тоумаса после ее исчезновения было бы проще объяснить, если допустить, что его сковывал стыд. А рисунки, сопровождавшие письма? Их схематичная точность была как будто взята прямо из медицинских пособий! Или ненависть Батори к религии и школе (Тоумас как-то обмолвился, что в школе его травили), и это подчеркивание в письмах, что мама «несносная»… По крайней мере, полицейские были правы, что в этих письмах стратегия была слишком продуманной для тупого качка-наркодилера, у которого все равно есть масса других способов завлекать молодых девушек, кроме журнала «Юношество»… Хильмар сказал: «С высшим образованием».

Ката открыла глаза, поднялась и в растерянности сделала несколько кругов по гостиной.

Работа хирургов чрезвычайно трудна, и в свои первые годы в профессии Тоумас говорил, что ему нужна какая- нибудь разрядка, и о том, что к концу дня его охватывает апатия (как бы удачно ни прошла операция), желание забытья или глубокой близости, в исполнении которого он уже отчаялся…

А когда же он перестал об этом говорить?

Насколько Ката знала хирургов, она могла сказать, что после нескольких лет в профессии они превращаются либо в святых, либо в чертей из ада; если хирург перестал разговаривать и имеет вялый и отсутствующий вид, это говорит только о том, что он затаил от других какой-то секрет. Тоумас уже много лет ходил как неживой – это факт. Когда они только познакомились, он увлеченно болтал о том о сем – о классической музыке, эпохе Возрождения, Великом переселении народов, просторах вселенной, новостях; порой всплескивал руками, сетуя на устройство мира, расхаживал по комнате. Главные черты в людях с годами не меняются. И если убеждения оказались бы слишком мелким предметом для страстной самоотдачи, он мог бы со всей страстью посвятить себя хирургии – такой человек обладал силой воли, жаждой признания, сдерживаемой неуравновешенностью, которая вела его по жизни через все эти часы в одиночестве в библиотеке и суточные дежурства, где более опытные врачи вытирают об него ноги, – а получив диплом, Тоумас попал в нечеловеческую среду операционной, где при десятичасовой операции каждую секунду необходима полная сосредоточенность. Такая личность наверняка более сложна, чем Ката привыкла считать; его внутренняя страстность не исчерпалась на работе, не исчерпалась за все это время.

В нем открылась бездна, и Ката увидела ее, закрыв глаза: там клубилась темная, золотисто-алая страсть, полностью скрытая в течение их тихих будней за завтраком и в спальне. Но о ней недвусмысленно свидетельствовали его походы в «магазин миниатюр» в Бостоне.

И ведь ту подписку на журнал «Юношество» оформил именно Тоумас: сам предложил это дочери (хотя от него вряд ли можно было ждать, что он предложит журнал явно христианской направленности!), – а через некоторое время в журнале появилось объявление о друзьях по переписке, как будто нарочно созданное для характера Валы. Нет ничего невероятного в том, что он сам начал писать все эти письма, чтобы дочь не стала верующей дурочкой, как мамаша, и в самом начале в них выражалось отвращение, затем они стали все более злыми и бурными, а кончилось все вообще полнейшей необузданностью…

Да, это точно он.

24

Ката свернула к морю и поехала по берегу до самого мыса Гранди, мимо зданий-коробок, в которых располагались магазины и фирмы, и приблизилась к большому зданию с вывеской «Склад». У Кольбрун дома места было много, но Ката не хотела обременять ее своими вещами: всем этим барахлом, которое ей было не нужно, но которое она все равно взяла с собой из дому.