Самый драматичный момент повести — ее начало, где предсказывается период войн и революций в XX в., кульминацией которого станет нападение с Востока. Заправляет здесь Япония:

Привлечь на свою сторону китайцев оказалось нетрудно:

Японские офицеры теперь обучали огромную армию, состоявшую из китайцев, маньчжуров, монголов и тибетцев. Новая конфедерация сначала вытеснила европейцев из их азиатских колоний и концессий. Затем династия предприняла более грозный шаг:

Воспользовавшись древней враждой между немцами и французами, азиатские орды завоевывают весь континент. Новое «монгольское иго» господствует над Западом в течение полувека, пока его наконец не свергнут. Только Британия избежала захвата, заплатив дань в 1 миллиард фунтов стерлингов.

Когда Соловьев публично читал свою повесть в Петербургской думе в феврале 1900 г., на Дальнем Востоке было еще спокойно. Однако тем летом газеты наполнились сообщениями о яростной вспышке восстания в Северном Китае против засилья иностранцев, в народе окрещенного «боксерским». Для склонного к мистицизму поэта эта новость означала подтверждение его самых дурных предчувствий. В письме в журнал «Вопросы философии и психологии» он утверждал: «Но предвидение и предчувствие этих событий… действительно у меня было и высказывалось мною еще гораздо раньше…» Соловьев видел в Боксерском восстании ни много ни мало предвестие финальной катастрофы: «Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как и у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно».

Соловьев считал угрозу, идущую с Дальнего Востока, библейским наказанием, знаком гнева Божия на христиан, не способных примириться между собой. Один ученый даже сравнивал азиатов с одной из семи казней Ветхого Завета, отмечая, что в Средние века эмблемой для обозначения монголов была саранча. Философ Николай Бердяев размышлял: «Христианской России и христианской Европе, как кара за грехи, за измену Христу… грозит панмонголизм, крайний Восток, до сих пор дремавший, Восток, нами забытый».

В то время как экуменические призывы Соловьева мало кем были услышаны, идея об опасности, идущей с Востока, завладела умами многих русских. В большей степени, чем кто-либо другой, Владимир Соловьев способствовал возникновению у соотечественников представления о «желтой угрозе». Его апокалиптические раздумья нашли благодарную аудиторию в среде поэтов и философов Серебряного века, особенно в беспокойное время после 1905 г.

До войны с Японией такие настроения в образованных слоях русского общества были редкостью. И все же некоторые его представители разделяли глубокие опасения Соловьева по поводу Восточной Азии и потенциальной угрозы с ее стороны. Наиболее влиятельным выразителем таких идей в царском правительстве был военный министр Алексей Куропаткин. Представления о «желтой угрозе» не играли в восточноазиатской политике на рубеже веков столь важной роли, как идеи, обсуждавшиеся в трех предыдущих главах, но они составляли скрытое интеллектуальное течение, влияние которого ощущалось в Петербурге. Его ведущим сторонником в официальных кругах и был генерал Куропаткин.

* * *

Как и многие офицеры императорской армии, Алексей Николаевич Куропаткин родился в своей касте. Он появился на свет 17 марта 1848 г. в имении своих родителей в деревне Шешурино, недалеко от Пскова. Его отец, капитан Николай Емельянович Куропаткин, преподавал геодезию в различных военных учебных заведениях Петербурга. В 1861 г., одновременно с освобождением крестьян, Николай Емельянович покинул действительную службу. Вернувшись в деревню, он посвятил остаток жизни участию в новоучрежденном земском самоуправлении.

Николай Емельянович позаботился о том, чтобы его сын получил надлежащее военное образование. Алексей Николаевич был зачислен в престижный столичный 1-й кадетский корпус, затем окончил Павловское училище в 1866 г. В 1860-е гг. воспитанники даже таких аристократических заведений были подвержены радикальным настроениям поколения. Годы спустя Куропаткин вспоминал, что до 1866 г. он был «народником старой школы». Книги, более всего повлиявшие на него в те годы, — «Отцы и дети» Ивана Тургенева и «Что делать?» Николая Чернышевского. В зрелом возрасте Алексей Николаевич, как и его отец, придерживался умеренно либеральных взглядов и горячо поддерживал земство.[45]

После окончания училища Куропаткина назначили младшим офицером в 1-ю Туркестанскую стрелковую бригаду. С этого началась его долгая служба империи в век колониальных войн. Россия только начала кампанию по завоеванию ханств в Средней Азии. После деморализующего поражения в Крыму десятью годами ранее пески Туркестана предлагали великолепные возможности для молодых офицеров, желающих отличиться.

Куропаткин быстро показал себя. В последующие два года он участвовал в действиях против Бухарского эмирата, в частности в двух штурмах Самарканда. К 1869 г. он уже командовал батальоном, а в 1871 г. поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Куропаткин оказался столь же способным и к учебе и окончил академию первым в списке выпускников. За отличную учебу он был награжден поездкой за границу с пребыванием в Германии, Франции и Алжире. Северная Африка представляла особый интерес, поскольку французская армия воевала против кочевников-мусульман в войне, напоминавшей Куропаткину его собственные сражения в Туркестане.