– Дядя Натан здесь пропал, в Польше, – вспомнил Авраам, – когда война началась. Не надо ей о таком говорить, она родителей потеряла…, – он предложил:

– Приезжайте к нам, пани Гольдшмидт. Откроете мастерскую, в Тель-Авиве. Я бы у вас первым клиентом был, – отчаянно добавил Авраам, – или вы на мужчин не шьете?

Темно-красные губы улыбались:

– Я на всех шью, господин Судаков. И вяжу…, – она достала из сумочки вязаную, белую кипу с голубым щитом Давида:

– Мои девочки продают. Возьмите, на память…, – Авраам, хоть и не покрывал голову, но кивнул:

– Я буду ее беречь, госпожа Гольдшмидт…, – он хотел предложить девушке сходить вечером в кино, или театр, но не успел. Она прощалась, желая ему удачи. Авраам заставил себя сказать: «Вам тоже, в Париже».

Пани Анелю позвали девочки, Авраама обступила молодежь из варшавского клуба Бейтар. Он смотрел вслед темным волосам, пока девушка не пропала в толпе. Авраам вздохнул: «Счастья ей, где бы она ни была».

Белокаменные дома на Пуэрто Реаль, заливало безжалостное, яркое солнце, журчал фонтан. Кафе вынесли на булыжную площадь кованые столы, легкий ветер трепал холщовые зонтики. Репродуктор, на углу, транслировал американскую песенку. До музыкальной программы передали новости из столицы. Диктор, уверенным голосом, говорил, что мятежники, под предводительством генерала Франко, скоро будут разбиты.

Силы путчистов продвигались от португальской границы на восток, к Мадриду. Страна разделилась на две части. Северо-запад, и север, кроме тонкой полоски побережья вокруг Бильбао, перешел на сторону военных, попытавшихся, месяц назад, устроить переворот. В Гранаде, в глубине республиканской территории, о войне ничего не напоминало. Девушки, оправляя короткие, чуть ниже колена юбки, сверкали смуглыми, гладкими ногами. На щитах были развешаны афиши американских фильмов. В Гранаде показывали «Ярость» Фрица Ланга, и «Даму с камелиями». Главную роль играла дива, Грета Гарбо.

Пахло цветами, изредка, по площади, лениво урча, проезжал автомобиль. На столах поблескивали стаканы с орчатой, миндальным молоком. Посетители потягивали лимонад и кофе. Для вина еще было рано, на больших часах стрелка едва подбиралась к десяти утра. Издалека доносился звон колоколов, над городом царила благословенная тишина выходного дня. Официанты разносили тарелки с медовыми печеньями, жаренными в оливковом масле, с покрытыми белым шоколадом пирожными альфахор. Выпечка в этом кафе была отменной. Над столиками реял папиросный дым, люди, зевая, шуршали газетами. Республиканская пресса писала, что мятеж захлебывается.

Высокий молодой человек, с волосами темного каштана, с неожиданно синими для испанца глазами, углубился в передовицу мадридского издания ABC. Месяц назад самая популярная газета в стране раскололась. В столице издание контролировали левые силы, законно избранные представители Народного Фронта. В Севилье печатали газету ABC, поддерживающую националистов, устроивших путч. Девушка за соседним столиком, облизав ложку от мороженого, вздохнула. Сколько бы взглядов она ни бросала в сторону молодого человека, он, упорно, не отрывался от газеты.

– Северянин, наверное, – подумала девушка, – у него глаза голубые. Он красивый…, – она посмотрела на широкие плечи, на смуглые, сильные руки. Молодой человек закатал рукава белоснежной рубашки, на спинке стула висел хороший, летний, пиджак, светлого льна. Галстук он не носил, и расстегнул ворот рубашки, американского покроя. Крестика на шее не имелось. Социалисты и коммунисты их и не надевали.

Девушку политика не интересовала. Она хотела сходить субботним вечером в кино, посмотреть на Грету Гарбо, в парижских нарядах, и, может быть, даже позволить молодому человеку поцелуй. Она, в последний раз, стрельнула глазами в его сторону. Юноша не поднял головы. Надув губы, девушка отвернулась.

Отхлебнув лимонада, молодой человек затянулся папиросой. Он курил, разглядывая пустынную площадь. В отличие от посетителей кафе, юноша знал, что путчисты получают оружие и финансовую поддержку от Италии и Германии. Франция, несмотря на премьера-социалиста, под нажимом Британии, объявила полное эмбарго на экспорт оружия в Испанию.

Три человека в Париже, под фальшивыми именами, занимались регистрацией, по южноамериканским документам, фирм, призванных обойти запрет. Из Франции купленные самолеты перегоняли в Голландию, а оттуда, на республиканские территории Испании. Итальянские и немецкие бомбардировщики очистили от республиканских кораблей Гибралтарский пролив. Войска мятежников, из Марокко, беспрепятственно переправлялись на юг Испании, в Кадис, в анклав, удерживаемый путчистами.

Юноша хорошо помнил карту:

– Если Франко разделит силы, возьмет Мадрид в клещи, повернет на юг…, Ничего, – успокоил себя молодой человек, – за нами Барселона, восток страны. Республиканцы уступят нашему давлению, позволят сформировать интернациональные бригады…, – его начальник, генерал Котов, он же Наум Эйтингон, руководитель отдела нелегальных операций в ОГПУ, сейчас был в Мадриде.

Кроме переговоров с республиканским правительством, он выяснял, кто из итальянских и немецких коллег, как их весело называл Эйтингон, прибыл в Испанию. Они были уверены, что националисты, кроме помощи оружием, получили от дуче и фюрера военных советников, как гласных, так и негласных. Негласные считались их главной заботой. Еще в Москве, готовясь к отлету в Барселону, Эйтингон сказал:

– То, что мы сейчас начинаем, дело не одного дня, дорогой мой. Твоя задача, вызвать к себе доверие, познакомиться с ними, дать себя завербовать. Мы должны понять, с кем из них надо работать.

Лимонад в здешнем кафе подавали сладкий, такой, как любил молодой человек. Перед отъездом они с братом пошли в парк Горького. Сидя на скамейке, у Москвы-реки, они тоже пили лимонад. Проходящие мимо девушки, искоса, смотрели на брата. Он носил орден, полученный за летные испытания, две недели назад. Они не говорили о работе, но брат, невзначай, заметил:

– Я подал рапорт об отправке в Испанию. Когда ты вернешься, меня здесь может не оказаться.

Молодой человек кивнул. Они с братом делили трехкомнатную квартиру, в новом доме на Фрунзенской набережной. В Москве вряд ли кто из юношей их возраста мог похвастаться таким жильем, однако брат был, как их называли, сталинским соколом. Он участвовал в воздушных парадах, и проверял новые модели истребителей. Не было ничего неожиданного в том, что им дали квартиру. К тому же, именем их отца, героя гражданской войны, назывались улицы, поселки и теплоходы.

– Именем Горского тоже, – молодой человек, с удовольствием, съел медовое пирожное.

Кукушка, Анна Горская, вернулась с дочерью в Москву. Сокол, он же Янсон, работал здесь. Он, как и Эйтингон, как и молодой человек, изображал военного советника. Увидев его в Барселоне, Янсон не удивился. Он потрепал молодого человека по плечу:

– Я знал, что мы когда-нибудь встретимся. Жаль, что ты с моей женой и дочерью разминулся. Они благополучно добрались до дома. Если и твой брат сюда приедет, то они с вами не познакомятся. Пока, – добавил Сокол.