Ной взял нож, Эл — топор, и все четверо пошли к хлеву; фонарь, которым отец освещал дорогу, бросал желтые блики им на ноги. Руфь и Уинфилд побежали вприпрыжку за ними. Пройдя в хлев, отец наклонился над загородкой и поднял фонарь. Разбуженные молодые свиньи завозились, настороженно хрюкая. Дядя Джон и проповедник подошли помочь.

— Ладно, — сказал отец. — Бейте. Подтащим их к дому, там спустим кровь и ошпарим. — Ной и Том перешагнули через загородку. Они сделали свое дело быстро и ловко. Том ударил по разу обухом, а Ной наклонился над повалившимися свиньями, нащупал артерию и, вспоров ее своим кривым ножом, спустил пульсирующую кровь. Потом отчаянно визжащих свиней перетащили через загородку. Проповедник и дядя Джон поволокли за задние ноги одну свинью, Том и Ной — другую. Отец шел за ними с фонарем, и в пыли, пропитавшейся черной кровью, протянулись от хлева две дорожки.

Когда свиней подтащили к дому, Ной отделил ножом сухожилия на задних ногах и вставил распорки; свиные туши повесили на балки, выступавшие из-под навеса крыши. Потом мужчины принесли кипяток и ошпарили черные свиные туши. Ной взрезал их и выпотрошил внутренности прямо на землю. Отец заострил еще две распорки, чтобы как следует провялить убоину, а Том и мать счищали тем временем щетину скребком и тупой стороной ножа. Эл принес ведро, сложил туда внутренности и пошел выкинуть их подальше от дома; за ним с громким мяуканьем побежали две кошки, и собаки тоже кинулись туда, рыча на кошек.

Отец сел в дверях, глядя на освещенные фонарем свиные туши. Щетину всю соскребли, и теперь кровь медленно капала в черную лужу на земле. Отец встал, подошел к подвешенным тушам, потрогал их рукой и снова сел на порог. Бабка и дед отправились спать в сарай, и дед нес фонарь с зажженной свечой. Остальные молча сидели у дома. Конни, Эл и Том прямо в пыли, прислонившись к стене, дядя Джон на ящике, отец на пороге. Только мать и Роза Сарона продолжали убираться на кухне. Руфь и Уинфилд клевали носом, но старались побороть дремоту. Они сонно переругивались в темноте. Ной и проповедник присели рядом на корточки, лицом к дому. Отец беспокойно почесался, снял шляпу и запустил пальцы в волосы.

— Завтра с самого утра засолим свинину, потом надо все погрузить, кроме кроватей, а послезавтра двинемся. Работы всего на каких-нибудь несколько часов, — неуверенно проговорил он.

Том перебил его:

— Вот и будем слоняться весь день, выискивать, что бы такое сделать. — Остальные беспокойно шевельнулись. — Закончить бы сборы к рассвету да выехать, — заключил Том. Отец потер ладонью колено. И тревога охватила их всех.

Ной сказал:

— Может, мясу ничего не сделается, если его сейчас засолить? Разрежем на куски, так еще скорее остынет.

Дядя Джон первый заговорил напрямик, не выдержав напряжения.

— Чего мы ждем? Поскорее бы покончить со всем этим. Ехать так ехать.

Его поддержали остальные.

— Поедем, что в самом деле? Отоспимся дорогой. — Им уже не сиделось на месте.

Отец сказал:

— Говорят, туда две тысячи миль! Надо выезжать. Ной, давай разрежем туши, а потом будем грузить вещи на машину.

Мать выглянула из-за двери.

— А вдруг забудем что-нибудь, ведь в темноте не видно.

— Рассветет, тогда проверим, все ли взято, — сказал Ной. Несколько минут они сидели молча и думали. Потом Ной встал и начал точить нож на маленьком стертом точиле. — Ма, — сказал он, — убери со стола. — Потом подошел к свиной туше, провел ножом вдоль хребта и стал снимать мясо с ребер.

Отец быстро встал с порога.

— Надо собираться, — сказал он. — Пойдемте, ребята.

Теперь, когда время отъезда было назначено, загорелась спешка. Ной отнес куски свинины на кухню и стал нарезать их квадратами для солки, а мать натирала каждый крупной солью и складывала в бочонок, следя за тем, чтобы куски не прикасались один к другому. Она клала их, точно кирпичи, и засыпала промежутки солью. Пока Ной отсекал боковину и ножки, мать все время поддерживала огонь в плите, и когда Ной срезал мясо с ребер, с хребта и ножек, она сунула кости в духовку, чтобы их можно было поглодать потом.

Во дворе и в сарае двигалось пятно света от фонаря — мужчины собирали все, что было решено взять с собой, и складывали это у грузовика. Роза Сарона принесла всю одежду: комбинезоны, башмаки на толстых подошвах, резиновые сапоги, старенькие праздничные костюмы, свитеры и куртки на меху. Она уложила все это в деревянный ящик, стала сверху и примяла ногами. Потом принесла из дому платья и шали, черные бумажные чулки и детские вещи: маленькие комбинезоны и дешевые ситцевые платьица — и, уложив их в ящик, тоже примяла ногами.

Том сходил в сарай и собрал там инструменты, которые было решено взять с собой, — ручную пилу, гаечные ключи, молоток и ящик с набором гвоздей, плоскогубцы, напильник и рашпиль.

Роза Сарона принесла большой кусок брезента и расстелила его на земле позади грузовика. Она еле пролезла в дверь, нагрузившись тремя двуспальными и одним узким матрацем, свалила все это на брезент, потом принесла целую охапку рваных одеял и бросила их на матрацы.

Мать и Ной все еще возились на кухне; из печки тянуло запахом печеных свиных косточек. Детей, засидевшихся допоздна, сморил сон. Уинфилд прикорнул прямо в пыли, у двери, а Руфь, смотревшая, как разделывают свиные туши, так и заснула, сидя на ящике. Прислонившись головой к стене, она дышала легко и ровно, и рот у нее был чуть приоткрыт.

Том вместе с проповедником вошел на кухню, держа фонарь в руке.

— Ух, мать честная! — сказал он. — Вкусно пахнет! А слышишь, как косточки потрескивают?

Мать складывала куски свинины в бочонок, посыпала их солью и сверху и в промежутках и приминала каждый ряд руками. Она посмотрела на Тома и чуть улыбнулась ему, но взгляд у нее был серьезный, усталый.

— На завтрак поглодаем свиные косточки. Вкусно! — сказала она.

Проповедник подошел к ней.

— Дай я буду солить, — сказал он. — У тебя много других дел.

Мать оторвалась от работы и недоверчиво посмотрела на него, будто он предложил что-то несуразное. Соль коркой покрывала ее руки, они были розовые от свежего мясного сока.

— Это женская работа, — наконец ответила она.

— Работа есть работа, — сказал проповедник. — Ее много, зачем считаться, где мужская, где женская. У тебя есть другие дела. Дай, я буду солить.

Она пристально посмотрела на него, а потом налила в оловянный таз воды из ведра и вымыла руки. Проповедник взял кусок свинины и натер его солью. Мать наблюдала за ним. Он стал укладывать куски в бочонок так же, как это делала она сама. Но мать удовлетворилась только тогда, когда проповедник уложил целый ряд, аккуратно засыпал его и примял ладонями. Она вытерла свои вспухшие, разъеденные солью руки.

Том спросил:

— Ма, а что отсюда пойдет?