С тем и заснул.

Наутро их разбудили крики небольшой толпы, собравшейся у ограды кузни. Толпа собралась из-за вдовы Лунихи, а вдове мешал зайти в избу пришлого кузнеца улегшийся на пороге «зверюга лютая, вроде волка, только рыжий». Собственные псы Зычко забились кто куда, так что отыскавший, наконец, своего господина Руда чувствовал себя хозяином двора и был этим обстоятельством очень доволен. Чутьё слуги и друга говорило псу, что господин тоже доволен и даже счастлив.

– Разумеется, нет, – вождь Ижеслав даже не обернулся взглянуть, как принял эти слова старший сын. – Кто ж так тетиву тянет, греки разве! Не к груди тяни – к уху! Так!

Отроки Ижеславля учились стрелять. Среди мальчишечьей ватажки было двое пасынков – Лютобор, сын давнего знакомца Мечеслава, тогда только ставшего из мальца отроком Мечшей, Лихобора, и Станигость Кромегостевич, младший сын вуя Кромегостя. Впрочем, сейчас отроков звали только Лютко и Станко.

– Да не щепотью цепляй, ты ж не малец уже. Двумя пальцами тетиву цепляешь, тремя стрелу держишь. Вот так, видишь?

Ответа от сына вождь Ижеслав явно не ждал, считая, что двумя словами подвёл разговору ясную черту. Мечеслав же пока не находил не то что слов переспросить – воздуха, чтоб вздохнуть. Так больно, глупо и обидно он чувствовал себя, только первый раз сверзившись с коня в Хотегоще.

Он шёл по болоту вслед за Рудой легким шагом, едва не приплясывая. Пёс, оглядываясь на хозяина, молотил воздух хвостом-поленом и улыбался, приподнимая верхнюю губу.

Был обычный весенний день, каких в жизни Мечеслава была не одна сотня, и ещё многим таким предстояло наступить. Обычный день – но только не для него. Никогда раньше – Мечеслав был уверен – россыпи росы не блистали так ослепительно. Никогда раньше не была такой яркой и сочной зелень деревьев и мха, такими глубокими и таинственными – лесные тени. Он как будто первый раз увидел лес и болото, мох и туман. Ветер касался его щёк – будто её пальцы. В росе блестели её глаза. В шелесте листвы и болотных трав звучал её тихий смех. Даже изгибы болотных тропок казались ему изгибами её тела.

Издали – свистом – предупредил о себе дозорных на стенах городца. Не то чтоб правда из нужды – день был ясный и не было опасности показаться чужаком и получить стрелу с тына. Просто… хотелось свистнуть подлинней да попереливчатей. Он бы всю дорогу свистел, кабы не опаска поднять на ноги все дозоры.

Вихрем ворвался в городец, кинулся искать отца. Долго разыскивать не пришлось – на стрельбище у стены вождь Ижеслав учил младших отроков владеть луком. Из последних сил сдерживаясь, рассказал про найденную тропу на болоте и про сельцо, к которому она выходила. Рассказ о знакомстве с кузнецом и его оказавшимся дочерью «сыном» вышел рваный и комканый – и не из-за того, что ему было стыдно за свою дурость – тот стыд куда-то завалился, став мелким, серым, незаметным.

Он уже знал, что приведёт её в городец, что назовёт женой – виденные свадьбы сейчас проносились перед глазами, только женихом был он, Мечеслав, а невестой – Бажера. Он уже чувствовал, как её узкая, мокрая от пота ладошка дрожит в его руке, уже слышал, как шуршит зерно, которым их будут осыпать, уже видел, как замыкаются за ними двери свадебного подклета.

Заслушавшись незвучавшим, засмотревшись на невиденное, Мечеслав еле расслышал два недлинных слова. Слова, ради которых его отец, вождь Ижеслав, сын Воеслава, даже не повернулся к нему лицом.

А расслышав, как о стену грянулся с разбегу.

Но тут вождь Ижеслав всё же взглянул на сына, вздохнул и крикнул:

– Легостай!

– Вождь? – отозвался дружинник, поднимаясь со скамьи, где перебирал стрелы, осматривая наконечники и оперенье.

Ижеслав молча кивнул дружиннику на отроков с луками, и Легостай, кивнув в ответ, направился к мальчишкам.

А отец положил руку на плечо Мечеславу и повёл его в сторону.

– Как бы мне не пришлось вызывать шурина на поединок, – сказал он на ходу сквозь зубы. – Кромегость сын Дивогостя клялся вернуть мне воина. А вернул щенка. Мальчишку.

Щёки Мечеслава вспыхнули, как от пощёчин, плечо под отцовской ладонью окаменело.

Отец, по всей видимости, решил, что они достаточно отошли от всех остальных – в Ижеславле, как и в любом подобном городце, было не так много мест, где можно было бы поговорить вдвоём, – и развернул Мечеслава к себе лицом.

– С чего ты взял, что женишься на селянке?

Мечеслав задохнулся – как от сильного порыва ветра в лицо.

А как же иначе?

Как он смеет называть её – «селянкой»?!

Хотя… она же селянка и есть…

Но…

– Только из-за того, что лег с ней?

Теперь пожар перекинулся со щёк Мечеслава на уши. Вот об этом он как раз не сказал отцу ни слова.

– Ну, что ты на меня таращишься? – неласково спросил вождь Ижеслав старшего сына. – Или я не мог догадаться, с чего мой первенец вдруг начинает восхищаться селянкой и собирается на ней жениться?

Каждый раз, когда вождь произносил это слово – «селянка», – у Мечеслава было такое чувство, что ему выплёскивают в лицо поднесённый было с почтением ковш.

И ударить в ответ нельзя.

– Я… – начал Мечеслав.

– Ну?

– Я… люблю её.

– Откуда ты знаешь?

Это уже был не ковш в лицо, а удар в подвздошье. То есть как – «откуда»?!

– Откуда ты можешь знать, любишь ты или нет едва встреченную тобой селянку?

– Люблю! – тихо, но твёрдо повторил Мечеслав.

– Так ты от любви хочешь утащить её из села, где все ей ровня и живут привычным ей с детства укладом, сюда, в городец посреди болот, где она не будет знать, как встать, как сесть, с кем, как и о чём говорить? Это, по-твоему, любовь? Или ты хочешь ходить за ней шаг в шаг, присматривать, как баба за делающей первые шаги дочкой? Не думаю, что она будет от этого счастлива. И не думаю, что мне нужен такой воин.

А знает твоя селянка, как пахнет кровь из раны? А гной на повязках? А головы на шестах над тыном? Порадует её – каждый день провожать тебя или вашего сына из городца и не знать, увидит ли вас ещё? Наши женщины обвыкаются с такой жизнью с детства. А она?

А расстаться с первенцем, как только придёт пора усаживать его на седло – на десять, на двенадцать лет, – твоя селянка готова? Ты ведь сын вождя, твои дети будут расти пасынками в соседних родах, как ты сам. Это ей понравится?

Ты спросил свою селянку обо всём этом? Нет? А надо бы – раз уж любишь.

Слова отца хлестали, как плеть. И самое жуткое – Мечеслав никак не мог придумать, что возразить ему. Ничего не шло на ум. Ведь он сам думал только вчера о том, как селяне отличаются от воинов, – и знал об этом всю жизнь. Только вот почему-то… забыл за прошедшую ночь? Да нет. Не то чтобы забыл – просто вдруг почудилось, что к ним с Бажерой это не имеет никакого отношения. Что то, что случилось на полатях дома кузнеца этой ночью, сделало Бажеру… особенной. Не такой, как иные селяне… то есть селянки.