Вечер был таким же, как сотни и сотни до него, – я возилась в саду, комары увлеченно кусались, порой свирепые ругательства и звон бьющегося стекла доносились из угла, где Чарльз с инструкцией в одной руке сооружал свой собственный парник. Соломона нашлепали за то, что он катался по пионам. Шебу – чтобы не охотилась на бантамских кур старика Адамса. Соломон оглушил осу, но съесть ее не успел – помешали в последнюю секунду. Шеба, всегда выискивающая случай произвести впечатление, растянулась в позе Дианы в ящике с рассадой, поставленном на ограду, и произвела большой эффект на прохожих – и еще больший на Чарльза, когда он обнаружил, что возлежит она на салате, который он собрался посадить. Обычный, нормальный вечер. До той секунды, когда я пошла позвать их ужинать и вместо привычной живой картины – две кошечки в тихой печали сидят на ограде, не зная, нужны ли они нам еще, – увидела одного Соломона. Он весело боксировал с мошкарой. А когда мы спросили его, где Шеба, он ответил, что не знает, но волноваться нам не надо: он, так и быть, съест и ее ужин.

Мы искали ее три часа – и без всякого толка. Сначала неторопливо, каждую минуту ожидая увидеть, как ее маленькая фигурка покажется на дороге или выбежит из леса. Затем уже с тревогой, вооружившись фонариками, по сараям и в старых амбарах, блуждая по лесу и зовя, зовя, а Соломон, запертый на случай, если ему тоже захочется проделать фокус с исчезновением, завывал на подоконнике в кухне, осыпая нас упреками.

Мы легли в час ночи. Не спать, но ждать рассвета, чтобы продолжить поиски. Это была одна из самых тяжелых ночей в моей жизни. И не только из-за Шебы, чье изуродованное тельце, казалось мне, валяется в лисьей норе. Но и из-за Чарльза, который то объяснял, что задушит проклятую лису собственными руками, когда поймает, то вспоминал таинственную детскую коляску, которую в сумерках катили вверх по склону, – чем больше он о ней думает, твердил он, тем все больше убеждается, что Шебу похитили. И из-за урагана, который бушевал у кровати, точно у мыса Горн, потому что все двери и окна в доме были открыты настежь, чтобы мы услышали, если она позовет. И в немалой степени из-за Соломона, который в два часа ночи принялся во весь голос завывать в свободной комнате.

– Бедный малыш! – сказал Чарльз, когда после особенно пронзительного вопля мы решили забрать его к себе, пока он не разбудил всю долину.

– Он тоже без нее места себе не находит, – сказал Чарльз, когда Соломон с обиженным хмыканьем вошел в спальню и подозрительно заглянул под кровать.

Естественно, ничего подобного. Соломона просто язвила мысль, что Шеба с нами, а он нет. И, убедившись, что ее нигде не видно, он устроился поуютнее с головой у меня на плече и вскоре захрапел, как свинья. Чуть позже храп сменился непрерывным скрежетом зубовным. Ему снился счастливый сон, как в будущем он каждый вечер будет съедать ужин Шебы, а не только свой. И, лишая нас всякой возможности услышать ее призывы, Соломон продолжал сладко спать.

Причина всех тревог вернулась в девять утра. Мы с рассвета снова прочесывали лес, звали ее, пока не охрипли, с тревогой оглядывали ручьи и поилки для скота – что, если она плавает там среди ряски, как миниатюрная голубая Офелия? К нам присоединился старик Адамс с лопатой в руках, намереваясь разрыть лисью нору в лесу, дабы мы узнали, не там ли она нашла свой конец. Чарльз наотрез отказывался верить, что мы потеряли ее навсегда, и подробнее разрабатывал теорию, что ее – предположительно связанную и с кляпом во рту, поскольку мы не слышали ни звука, – похитили и увезли в той самой детской коляске. Он намеревался тут же позвонить в Скотланд-Ярд. Соломон восседал на скороварке, опасаясь хоть что-нибудь упустить, а его сверхсамодовольный вид яснее слов говорил: «Я-то здесь, верно? А Шеба – дура». Тут раздался стон, исполненный надтреснутым сопрано, и она вошла в кухню.

Мы так и не узнали, где она пропадала. Сама я, глядя на ее грязные лапы и стертые когти, решила, что ее случайно заперли в чьем-то сарае и всю ночь она копала подземный ход, чтобы выбраться наружу. Однако Шеба поддерживала теорию Чарльза. Да, ее похитили, заверяла она нас, скашивая глаза и загадочно ухмыляясь всякий раз, когда мы на нее смотрели. Заперли в зарешеченном погребе и поставили сторожить огромного-преогромного детину. Вылезла в окошко и прошла десять миль до дома, а похитители гнались за ней по пятам. На телевидении за такую историю ухватятся, верно? И она небрежной походкой направилась к своей мисочке посмотреть, что на завтрак. И тут Соломон сделал то, что я с наслаждением сделала бы сама: сшиб ее с ног и укусил в основание хвоста.

Непосредственные причины того, что с нами происходило, были абсолютно ясны. Например, почему нас считали свихнутыми, никаких объяснений не требовало, ибо практически каждый день можно было наблюдать, как мы минимум один раз шествуем по деревне на глазах у почтенной публики: Чарльз, розовый от смущения, поскольку Шеба требовала, чтобы он нес ее в объятиях животом вверх и она бы взирала на него обожающим взглядом, а Соломон болтался у меня за спиной, как куль с углем, и я крепко сжимала его задние лапы. Если, конечно, не наступал сезон охоты на мух. Тогда я все так же держала его за задние лапы, а он у меня за спиной бил передними по воздуху как безумный.

В таких случаях на нас странно поглядывали хорошие знакомые, которым было отлично известно, что мы всего лишь забрали их из дома священника, или Уильямсонов, или еще кого-то, кто на этот раз позвонил, жалуясь на них. А люди, с нами вовсе не знакомые, удивлялись, почему мы до сих пор не в психиатрической больнице.

Старик Адамс, сам владелец сиамки, хорошо понимавший, что это такое (хотя его-то кошка теперь ведет себя примерно, говорил он, пока наши дьявол с дьяволицей не втянут ее в свои безобразия), как-то пришел в неистовое негодование, когда кто-то в «Розе и Короне» задал именно такой вопрос.

– Сказал, что видел, как ты съехала из леса на заднице с бешеной кошкой на шее.

Вполне вероятно, что говоривший не преувеличивал. Лес рос на крутом склоне, и выбраться из него, изловив Соломона, можно было, только закинув его за плечо и сидя соскользнуть по тропинке. В результате, поскольку в наших местах все женщины до сорока носят джинсы, меня легко было опознать за милю по большому грязному пятну пониже спины.

Старика Адамса возмутил вывод его случайного собеседника – что я помешалась, а также замечание, что все деревенские жители вроде бы не в себе.

– Ну, так я ему сказал! – рявкнул старик Адамс воинственно, нахлобучивая шляпу на глаза, как персонажи, которых он видел по телику, когда им тоже требовалось поставить кого-нибудь на место. – Уж я ему сказал, будьте уверены!

Но, спросила я устало, так как давным-давно успела привыкнуть к правде-матке, которую любил резать старик Адамс, что именно он ему сказал?

Как я и опасалась, старик Адамс для начала сообщил ему, что я не такая свихнутая, какой кажусь, а затем добавил, что в таком разе ему следовало бы побывать тут годика четыре назад. Вот тогда, окончательно огорошил он незнакомца, он бы посмотрел, как я расхаживала по деревне с белкой на голове!