Впрочем, я отвлеклась от темы. Собственно, я хотела сказать, что Чарльз был совершенно прав: за всеми этими непосредственными причинами должна была крыться какая-то общая причина причин, почему неприятности сваливаются на нас одна за другой. И я знала какая.

Иногда я по-человечески была склонна винить в этом одного Чарльза. Например, тот случай, когда в морозную ночь у нас на дороге вдали от ближайшего жилья прихватило тормозные колодки, а инструменты для сохранности он оставил дома и не придумал ничего лучшего, как лечь под машину с зажженной свечкой (вот свечка в багажнике нашлась) и попытаться разморозить их. Это само по себе было достаточно скверно. Ветер то и дело задувал свечу, и когда многократный победитель международных гонок в двадцатый раз безмолвно высунул ее из-под машины, чтобы я опять зажгла, у меня в глазах помутилось от ярости, и я еле удержалась, чтобы не выскочить наружу и не сплясать на ней чечетку. Однако тягостнее всего было другое: когда в конце концов нас выручил человек с гаечным ключом, высвободивший колодки, и мы для проверки проехали несколько ярдов по дороге, Чарльз решил, что необходимо вернуться и поблагодарить его. Прежде чем я успела вмешаться, он нажал на тормоза – и колодки снова заклинило.

Тут я прижалась лбом к крыше машины и расплакалась. «Если бы я только послушалась бабушку! – рыдала я, а снег тоскливо таял на моих сапожках, а Чарльз нервно поглядывал через плечо и шипел: «Шшшм! Не здесь! Он слушает!» – Если бы я ее послушалась, так никогда бы не вышла за тебя!»

Естественно, наглая ложь. Моя бабушка души в Чарльзе не чаяла. Будь она тут с нами, так, конечно, лежала бы с ним под машиной, выставив наружу ботинки на пуговках, и помогала бы ему держать свечу.

Помню, как он, когда мы еще не поженились, однажды вечером заехал за мной под проливным дождем с дыркой в крыше автомобиля, закупоренной «Фай-нэншл таймс», прямо над передним пассажирским сиденьем.

Заехал немыслимо элегантный: в брюках гольф, гетрах с узором из ромбов и белом гоночном шлеме на голове.

Заехал – и сразу затянул потуже веревку, удерживавшую глушитель на месте, и проверил дворники. Просто чтобы пустить пыль в глаза, поскольку они не работали, еще когда он покупал машину. И протирали ветровое стекло благодаря еще одной веревке, один конец которой был опущен в одно окно, а другой – в другое, а середина обматывала дворники – в дороге мы поочередно тянули за эти концы в ритме гребцов в каноэ.

Заехал. Воплощение Жизни, Полной Риска, – брюки гольф и все прочее. Если бы мой отец увидел Чарльза или его машину, он хлопнулся бы в обморок. Но папа что-то где-то строил, а моей полновластной опекуншей была бабушка. Так она лишь с ностальгической грустью посмотрела на гетры и сказала, что будь она на сорок лет моложе…

Не проехали мы и половину улицы, работая своими концами веревочки, будто пара кембриджских чемпионов, как раздался громовый выхлоп, и «Файнэншл таймс» брякнулся мне на колени в сопровождении галлона воды, скопившейся в промятой крыше. Но и тогда бабушка даже бровью не повела. Когда мы рывками приблизились задним ходом к подъезду, она выбежала с зонтом в руке. Тот факт, что я не схватила его и тут же не огрела Чарльза по шлему, тот факт, что я кротко забрала его в машину, всунула в дыру, а ручку выставила в правое окно («Не то, – сказала бабушка, – вода потечет внутрь машины по зонту прямо на Чарльза») и вновь помчалась по улице, словно всю жизнь разъезжала под зонтами в автомобилях, тот факт, что я уже промокла насквозь, потому что, как не уставал напоминать Чарльз, он обещал старине Йену приехать в семь тридцать, и мы уже опаздываем… все это нисколько не важно, однако доказывает, что даже в расцвете молодости мне следовало бы показаться психиатру.

Важно то, что тут лежит наглядное объяснение причины причин, почему на нас валятся всякие неприятности. Слева от меня бабушка, с которой я со дня рождения жила на грани катастрофы. Справа от меня Чарльз, с которым я со дня свадьбы продолжаю жить на той же грани.

У них много общего – у бабушки и у Чарльза, в том числе страсть ко всяким приспособлениям, инструментам и приборчикам, либо бесполезным, либо (в руках у них) приподносящим всякие сюрпризы. Естественно, последнее к другим людям не относится. Взять хотя бы электродрель – согласно рекламе такую простую, что с ней может работать и ребенок. Когда Чарльз привез ее домой, он тут же насадил шлифовальное приспособление, чтобы отчистить старинный медный чайник, который я как раз тогда купила в лавке старьевщика. В упоении он не только прошлифовал дыру в дне чайника, но и ярко вызеленил медной пылью ванну и унитаз – ванную комнату для этой работы он выбрал потому, что, по его словам, штепсель там расположен наиболее удобно. А пыль, увы, въелась, и по сей день наш унитаз щеголяет изумрудными пятнами.

Когда он насадил мешалку для краски, то мешал краску так долго, что она вся выплеснулась наружу своего рода кольцевыми цунами, и Соломон, околачивавшийся рядом в надежде, что мы готовим что-то съедобное, на долгое время стал единственным силпойнтом с голубыми ушами.

Когда Чарльз воспользовался дрелью без всяких приспособлений, чтобы просверлить пару отверстий под выключатель в прихожей, он с задачей справился. К сожалению, он выбрал выключатель, который (по словам старика Адамса) в самый раз сгодился бы для электростанции в Бэттерси, и привинтил его дюймовыми винтиками. В результате через два дня выключатель остался в чьей-то руке, и следующие полгода, поскольку Чарльз наотрез отказался заменить выключатель на другой, поменьше, а купить винты подлиннее постоянно забывал, эта махина с двумя толстенными проводами возлежала в прихожей на столике, готовая служить всем, кому требовалось подняться по лестнице.

Как-то вечером тетушка Этель, нащупывая выключатель, упавший за столик, подняла вместо него дохлую мышку (дар Шебы) и сказала, что не способна понять, как я это терплю. Ответ был прост: именно так я жила с бабушкой. Вплоть до приспособлений, которые неизменно что-нибудь выкидывали. Вплоть до краски – бабушка как-то покрасила стулья и наложила второй слой краски, пока первый еще не просох, так что в ближайшие недели гость, неосторожно воспользовавшийся одним из этих стульев, вставал с него под звук чего-то, отрывающегося от чего-то. Даже вплоть до мышей.

У бабушки одно время был кот Макдональд, которого однажды укусила мышь! Хотите верьте, хотите нет, говаривала бабушка, но она своими глазами видела, как мышь мертвой хваткой вцепилась Макдональду в губу, а он отчаянно пытался отодрать ее – лапой прижимал ей хвост, а голову тянул вверх, точно жираф, и бедная мышь растягивалась, будто резиновая. В результате этого случая у Макдональда развился мышиный комплекс. Теперь, поймав мышь, он ее не съедал, а укладывал в ряд с предыдущими своими жертвами на самых видных местах и злорадно их созерцал. В те дни гостям, приглашенным к нам на чай, требовались крепкие желудки: на ковре совсем рядом лежал десяток мышей, а возле гордо восседал кот наподобие художника, рисующего картины на тротуаре. Но бабушка не позволяла отбирать их у него. Это может травмировать его подсознание, утверждала она. Так он возвращает себе чувство собственного достоинства, пострадавшее от мышиного укуса. А если кому-то это не нравится, отвечала она на наши возражения, так их никто не просит смотреть.