Соклея этим утром тоже ожидала работа. Павлинам пора было завтракать: он насыпал им ячменя и налил воды. Птицы клевали с аппетитом. Соклей видел, что они едят лучше, когда судно стоит в гавани, чем когда «Афродита» находится в открытом море. В этом не было ничего удивительного — множество людей тоже отказываются от пищи в открытом море.

— Сколько человек у нас не хватает, Диоклей? — спросил Менедем.

— Все на месте, капитан, как это ни поразительно. — Келевст в удивлении покачал головой. — Хотел бы я понять этих парней, очень бы хотел. Они обычно считают, что настоящий мужчина должен отправиться в город и веселиться там всю ночь напролет…

— Возможно, их привлекает хиосское вино, — сказал Менедем. — Даже моряк может себе позволить купить его там, где его производят.

— Торговцы не будут так щедры, как содержатели питейных заведений, — заметил Соклей. — Они постараются продать лучшее вино, а не дешевку, которую подают в тавернах, и станут выжимать из нас деньги до тех пор, пока у нас глаза не полезут на лоб.

Менедем ухмыльнулся брату.

— Именно поэтому я и взял тебя с собой. Ты не должен допустить, чтобы они выжали из нас все.

— Ха, — ответил Соклей. — Ха-ха.

Он специально произнес это четко по слогам, как будто подавал свою реплику в комедии.

— Я не смогу помешать торговцам выжимать из нас соки, ты и сам прекрасно это знаешь. Но если мне немножко повезет, я все-таки не допущу, чтобы нас выжали досуха.

— Договорились, — кивнул Менедем.

Он, похоже, был сегодня утром в хорошем настроении — скорее всего, потому, что «Афродите» не пришлось ждать в гавани, пока Диоклей выследит загулявших моряков, которых больше заботило, как потратить полученные деньги, а не как заработать средства на следующие кутежи.

— Перекуси хлебом, маслом и вином, — сказал Менедем Соклею. — Я хочу как можно скорее выйти в море.

— Хорошо. — Соклей барабанил пальцами по планширу. — Нам придется закупить кое-что из провизии, когда мы попадем на Хиос. Наши припасы кончились быстрей, чем я ожидал.

— Вот и позаботься об этом. — Менедем уже ел и говорил с набитым ртом.

Соклею не понравился властный тон двоюродного брата, и он попытался было возмутиться, но потом вспомнил, что был тойкархом и ему полагалось заботиться о таких вещах.

Когда он пришел на корму, Менедем пояснил:

— Чем быстрее я покину этот порт, тем будет лучше.

— Ты имеешь в виду тех македонцев? — спросил Соклей.

— Конечно, — подтвердил Менедем. — Мне не понравилась их манера задавать вопросы — как будто они полубоги, сверху вниз взирающие на жалких смертных.

Он окунул кусок хлеба в оливковое масло и откусил большой кусок. Проглотил и поджал губы.

— Но полубогам полагается лучше говорить по-эллински.

— На Хиосе будет так же, когда и до него доберутся, — предсказал Соклей. — Он тоже склоняется перед Антигоном.

— В общем, да, но на Хиосе это пока не так заметно, как на Самосе, — ответил ему Менедем. — Тамошние офицеры не будут так… ну… гореть желанием выжать из нас все, что мы знаем. Во всяком случае, я надеюсь, что не будут.

— Твои слова не лишены резона, — сказал Соклей. — Ты неплохо разбираешься в политике.

— За что спасибо тебе. — Судя по тону Менедема, он не шутил. Потом он добавил: — Может, я и не знаю обо всем, что случилось в мире со времен Троянской войны, но я и впрямь неплохо разбираюсь в политике.

— Я и не притворяюсь, что разбираюсь во всем случившемся со времен Троянской войны! — негодующе воскликнул Соклей. И, только выпалив это, понял, что Менедем и рассчитывал на такую его реакцию.

Он мгновенно захлопнул рот, что также позабавило его двоюродного брата и еще больше рассердило самого Соклея.

Но Менедем уже вовсю отдавал приказы команде:

— За работу! Отдать швартовы! Отчаливаем, ребята! Как я уже сказал, мы всего в двух днях пути от самого лучшего в мире вина.

Это заставило всех рьяно приняться за работу, и «Афродита» покинула гавань раньше многих маленьких рыбацких лодок, явившихся сюда с Коса. Акатос без помех миновал канал между островом и азиатским материком.

Соклей и не подозревал, насколько узок этот канал.

— Когда с одного берега канала на другой можно добросить камень, — заметил он Менедему, — проход может оказаться очень трудным и опасным.

— Осмелюсь заметить, ты прав, — ответил Менедем. — И для кого-нибудь он однажды действительно может оказаться трудным и опасным, хотя надеюсь, что ни один из генералов Антигона не отличается твоей смекалкой.

С половиной экипажа на веслах «Афродита» двинулась на север. Широкая полоса моря между Самосом и Икарией с одной стороны и Хиосом с другой была самой трудной для мореплавания частью Эгейского моря: ни материк, ни острова не прикрывали море от ветра, дующего с севера. Волны разбивались о нос торговой галеры, и ее корма содрогалась от качки.

От этого у Соклея разболелась голова. Двое моряков среагировали на качку еще сильнее: они перегнулись через борт и блевали в море. Может, минувшей ночью выпили слишком много вина. А может, просто оказались подвержены морской болезни, с некоторыми это бывает.

А у некоторых, вроде Менедема, на все случаи жизни имеются в запасе цитаты из Гомера. Вот и сейчас капитан «Афродиты» продекламировал:

Встал, всколебался народ, как огромные волны морские,

Если и Нот их и Эвр, на водах Икарийского понта,

Вздуют, ударивши оба из облаков Зевса-владыки![3]

— А как насчет северного ветра? — спросил Соклей. — Тебе не кажется, что это упущение со стороны Гомера?

Его двоюродный брат в ответ пожал плечами.

— Нельзя же ожидать, чтобы поэт всегда попадал в точку. Разве нельзя просто подивиться тому, как поразительно его стихи подходят чуть ли не для всех случаев жизни?

— Полагаю, можно, — ответил Соклей. — Но негоже все время опираться на него, как старик вроде Ксенофана опирается на палку. Это мешает тебе думать самому.

— Если Гомер уже сказал о чем-то так хорошо, как только вообще можно сказать, какой смысл пытаться выразить это еще лучше? — спросил Менедем.

— Если ты процитировал его просто ради поэзии, тогда все в порядке, — ответил Соклей. — Но если ты цитируешь Гомера, чтобы показать, что правильно, а что неправильно, как поступают многие, тогда дело другое.

— Что ж, может быть, — произнес Менедем с таким видом, словно делал брату громадную уступку.

«По крайней мере, он не ехидничает, обычно когда насмехается над философией, — подумал Соклей. — А это уже что-то».