Целью автора книги в изложении обстоятельств розыска о царице Евдокии будет поэтому «следствие» о самом следствии. Наряду с хронологией всего дела попытаемся понять еще и побудительные мотивы тех, кто устраивал допросы, посмотрим на то, как обвинительная логика диктовала свои вопросы, в которых, как правило, заложены необходимые ответы. Ход следствия был стремителен, в стиле самого царя Петра. И это не случайно. Первый и самый важный пункт, который следователи старательно скрывали: личный интерес самодержца. Все «дело» царицы Евдокии складывалось и направлялось царем Петром. 31 января царевич Алексей, возвратившийся из-за границы, приехал в Москву, где находились царь Петр и весь царский двор. 3 февраля его уже как арестанта, отобрав шпагу, расспрашивали в аудиенц-зале в присутствии царя, духовного совета и министров. Царевич во всем винился и просил у отца «жизни и милости». Был объявлен Манифест, в котором царевич Алексей отказывался за себя и свое потомство от наследования царства и передавал права своему сводному брату, младшему сыну царя Петра и царицы Екатерины I царевичу Петру Петровичу, бывшему тогда еще совсем ребенком. Но это была не точка и не завершение драмы, как надеялся царевич Алексей, уповая на данные ему отцом обещания. Машина следствия только заскрипела, и звук ее был ужасен.

Сам царевич Алексей желал тогда только одного: зажить жизнью частного человека со своей новой возлюбленной Евфросиньей, бывшей вроде бы какой-то дальней родственницей или даже дворовой из вотчины воспитателя царевича певчего дьяка Никифора Вяземского. Бежавшая с ним за границу Евфросиньюшка, как звал ее царевич, ожидала ребенка — «Селебеного», как говорили о нем счастливые влюбленные в своей переписке. Может быть, обыгрывая немецкие слова «sie» (они, она) и «leben» (жить, существовать), говоря о новой жизни. Выманивая царевича Алексея Петровича из-за границы (а он уехал первым в Россию, Евфросинья же задержалась в дороге), обещали ему всё, чего тот ни попросит. Подтверждали царским словом даже разрешение на брак с Евфросиньей.

Государство и царя Петра чувства царевича Алексея не интересовали. Им нужны были показания о поступках царевича, о его обмане, связанном с побегом и поиском покровительства у цесаря Карла VI: «С кем о том думал, кто о том ведал?» Как давно замыслил свой побег, кто ему помогал письмами, словами, советом, поддержкой — вот что по-настоящему занимало следователей. Ради чего все это делалось, если царевич и так признал свою вину? Конечно, чтобы достать еще и тех, кто мог быть причастен к государственной измене. Царь Петр лично требовал от царевича Алексея самым подробным образом отвечать на допросные пункты: «Все, что к сему делу касается, хотя чего здесь и не написано, то объяви и очисти себя, как на сущей исповеди». Но царевичу Алексею еще и угрожали (и очень по-петровски): «А ежели, что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон». Так и произойдет, как говорил царь Петр: окончательного прощения царевичу не будет.

Поверив отцу, царевич Алексей отвечал пространно и ничего не скрывал: ведь, возвращаясь в Россию, он знал, что царь готов отправить его на плаху, если он не согласится с отцовской волей. Страх водил рукою царевича в его письменных показаниях, он страстно желал царского «пардона», который можно было заслужить, как и требовал царь Петр, только полным раскаянием и выдачей сообщников. И царевич, не стесняясь, выдавал всех, с кем говорил, заражаясь обвинениями, адресованными ему самому, вставал на сторону следователей. В собственноручной записке царевича Алексея, написанной 8 февраля в ответ на царские допросные пункты, царевич вспомнил и о своей матери царице Евдокии. Правда, слова о ней приведены в таком контексте, что при других обстоятельствах на них можно было бы и не обратить никакого внимания. Но следователи сразу уцепились за такое продолжение дела.

Царевич передавал содержание одного из донесений австрийского резидента Отгона Плейера. С копией документа его ознакомили австрийские дипломаты, «опекавшие» его в Империи. Плейер прослужил в России 25 лет, с 1692 года, и отлично знал, что происходит в стране. С 1711 года он занимал пост официального резидента австрийского двора в Российском царстве. Основываясь на показаниях царевича Алексея, Плейера потребуют отозвать из России (письмо верховного следователя было отправлено императору Карлу VI 18 марта), но двор императора не сразу осознал серьезность намерений Петра I. В итоге Плейера выслало уже само русское правительство за распространение сведений о «заговорах с некоторыми неверными подданными». Эта причина была прямой отсылкой к показаниям царевича Алексея, изложившего одно из донесений австрийского резидента в Вену. Плейер (Блеер, как назвал его в своей записке царевич) писал венскому двору о серьезном возмущении, зреющем против царя Петра, а австрийские дипломаты, манипулируя этим письмом, выказывали готовность поддержать царевича Алексея как будущего царя. Тогда же была упомянута и прежняя царица Евдокия.

Царевич Алексей рассказал в записке 8 февраля о показанной ему «копии с письма Блеерова в такой силе, что будто по отъезде моем есть некакие розыски домашними моими, и будто есть заметание в армее, которая обретается в Мекленбургской земле, а именно в гвардии, где большая часть шляхты, чтобы Государя убить, а царицу с сыном сослать, где ныне старая царица, а ее взять к Москве, и сына ее, который пропал без вести, сыскав, посадить на престол. А все де в Питербурхе жалуются, что-де знатных с незнатными в равенстве держат, всех равно в матросы и солдаты пишут, а деревни-де от строения городов и кораблей разорились. Больше, что писано, не упомню». Вот эти слова царевича о себе, в третьем лице, вместе с указанием на место ссылки — «где ныне старая царица» — и стали роковыми, а резидент Оттон Плейер оказался косвенным виновником беды царицы Евдокии.

На этих своих показаниях царевич Алексей не остановился, но дополнил их новыми, где впрямую упомянул о деньгах, посланных им матери, а также о встрече с царевной Марьей Алексеевной. Домашние дела тоже оказались приплетены к государственному преступлению. Царская тетушка все-таки упросила написать царевича Алексея короткую записку матери. Только «о здоровье», оговаривался запуганный царевич, и приводил ее содержание по памяти: «Матушка-государыня, здравствуй! Пожалуй, не оставь в молитвах своих меня». Царевна Марья Алексеевна показывала также письмо от царицы Евдокии к сыну, а еще передала ему «образ маленькой Богородицы, да платок или четки», точно он уже и не помнил о материнском подарке. Разговорившись и освобождая, как он думал, свою совесть в необходимой «исповеди» перед отцом, царевич вспоминал и о своей небольшой переписке с дядей — Авраамом Лопухиным.

В своих дополнительных показаниях к записке 8 февраля царевич Алексей еще раз вернулся к посланным матерью подаркам: «молитвенник, книжку, да две чашки, чем водку пьют, четки, платок». Он скорее спешил оговориться, защищая себя от возможных подозрений, что все это было прислано «без всякого письма и словесного приказа». В окончательном тексте «Объявления розыскного дела и суда» об этих жалких показаниях царевича, боявшегося лишний раз вспомнить о матери и избегавшего встреч со своими родственниками Лопухиными, даже не вспомнят. Царь Петр истолковал рассказы сына по-своему. Его доверенный человек в это время уже отправился в Суздаль.