Рыцари и не думают придерживать лошадей. Полным галопом они врезаются в толпу, и люди бросаются из-под копыт кто куда, чтобы не оказаться затоптанными. Я сразу узнаю знамя. Это прибыл граф д'Альбрэ, один из богатейших бретонских вельмож и вдобавок претендент на руку герцогини. Если верить сестре Эонетте — очень настойчивый.

Графа плотно окружает его домашнее войско, и я успеваю составить о нем лишь общее впечатление. Огромный живот и взмыленная лошадь с боками, сплошь израненными ударами шпор. Этого мне достаточно, чтобы мгновенно невзлюбить графа. Я бросаю взгляд на Дюваля. Его глаза превратились в два кремня, губы презрительно кривятся. Итак, на белом свете есть уже два человека, которых мы оба очень не любим: мадам Иверн и граф д'Альбрэ. А зря ли внушала нам сестра Эонетта, что враг твоего врага очень даже может стать твоим добрым союзником?

Дюваль провожает взглядом ненавистного графа.

— Теперь, пожалуй, проскочим, — говорит он и дает коню шенкеля.[9]

Скакун так и устремляется вперед. Я застигнута врасплох, но следую за ним со всей возможной для меня скоростью. Увы, я действую недостаточно быстро. Ночная Песенка артачится, потом буквально выпрыгивает из-под какой-то лошади, которая в нас едва не врезается. Я слишком озабочена тем, чтобы справиться с кобылой, и почти не обращаю внимания на того, кто на меня налетел. Тому тоже не сразу удается приструнить коня, и он помогает себе грязным ругательством. Ого, да это не всадник, а всадница! И голос знакомый!

Меня точно ледяной водой окатили. Я порывисто оглядываюсь, но она уже ускакала. Успеваю заметить только стройную спину и гордо, вызывающе вскинутую голову. Тут она оборачивается, чтобы метнуть в меня испепеляющий взгляд, на лице у нее раздражение.

Сибелла!

Мое сердце бешено колотится, но дорога между нами быстро заполняется всадниками, и я теряю Сибеллу из виду. Я пребываю в полном восторге. Стало быть, жива! И она здесь, в Геранде! Хоть это я теперь знаю наверняка.

С легким сердцем я пускаюсь вперед и скоро нагоняю Дюваля.

Мы въезжаем в ворота, и наши лошади гулко топают по мостовой. Вокруг деревянные и каменные дома. Верхние этажи выпирают над нижними, и здания кажутся кумушками, собравшимися посплетничать. А сколько здесь лавок! Ставни настежь распахнуты, открывая рулоны шерстяной ткани и бутылочки душистых масел; вот свечная лавка, вот таверна. У меня тотчас просыпается аппетит. С утра мы позавтракали, но это было так давно!

— Не надо так пялиться, — насмешливо хмыкает Дюваль.

— Я не пялюсь.

Мне неприятно, что он меня за этим застукал.

— Пялишься, да еще как! Разве ты прежде никогда не была в городе?

Я нехотя сознаюсь:

— В таком большом — никогда.

Дюваль качает головой:

— Что ж, тем лучше тебе удастся роль деревенской простушки.

Будь его воля, он, конечно, поскакал бы галопом прямо ко дворцу, но приходится сдерживаться: кругом так и кишат горожане, спешащие по своим делам. Избегая сутолоки, мы сворачиваем на второстепенную улочку. Очень скоро Дюваль принимается ругаться вполголоса: путь нам загораживает опрокинутая телега. Мешки с зерном и мукой вывалились на мостовую, а возчик стоит столбом, рассматривая сломанную ось.

— Сюда! — Дюваль направляет коня в переулок, но всего через несколько шагов у него вырывается сдавленный крик, а рука выхватывает из ножен меч: точно с неба свалившись, перед нами возникают трое мужчин.

Один из спрыгнувших оказывается непосредственно у него за спиной, на крупе коня. Тот было спотыкается, но это боевой жеребец, привычный к сражениям. Он фыркает и смело устремляется вперед, прямо на головорезов, Дюваль же ударом локтя в живот ссаживает непрошеного седока.

— Назад! Спасайся! — кричит мне Дюваль.

Не на такую напал! Я ему не какая-нибудь кисейная барышня, готовая в обморок упасть при виде рукопашной! Впереди свистит сталь: Дюваль замахивается на разбойника, который силится стащить его с коня. Я слышу звук, с которым клинок впивается в мягкую плоть. Сама я уже тянусь к длинному ножу в ножнах на лодыжке.

Из темных углов выныривают другие нападающие. Да сколько же их тут?! Ночная Песенка встает на дыбы. Один из головорезов пытается схватить ее под уздцы, но она молотит копытами, и он отскакивает ни с чем. Я выхватываю кинжал и выпрямляюсь в седле. Потом снимаю ногу с луки седла[10]и обеими ступнями бью врага в лицо. Он отшатывается, и это дает мне возможность пустить в ход нож.

Однако я слишком непривычна к конному бою, да и ногу сняла — я чувствую, что съезжаю с седла. Пользуясь инерцией движения, бросаю свое тело вперед и приземляюсь, чтобы без промедления напасть на разбойника.

Он не успевает вовремя заметить мой нож.

Лезвие по рукоять входит ему в брюхо. И его глаза выкатываются из орбит. Я уже жду соприкосновения с душой, однако ничего не происходит. Стало быть, удар не смертелен. С хлюпающим звуком я вытаскиваю кинжал, но добивающий удар нанести не успеваю — на меня нападает еще один.

Я пригибаюсь к самой земле, уворачиваясь от короткого меча, и разворотом ухожу из-под замаха. Промазав по мне, клинок оставляет борозду на боку Ночной Песенки, и лошадь ржет.

Да я сейчас за нее!.. Я готова разить, но запястье пронзает острая боль: меткий пинок выбивает у меня кинжал, и он со звоном падает на мостовую.

Теперь на меня наседают уже двое, молча, неотвратимо. Их товарищ корчится на земле, ладонями силясь удержать кишки в распоротом животе.

Моя рука ныряет в разрез юбки, туда, где ждет гладкая костяная рукоять. При виде маленькой мизерикордии разбойник слева разражается хохотом. Мое оружие кажется ему смешным.

Я улыбаюсь.

Всего один порез, говорила матушка настоятельница. Всего одна ничтожная царапина. Негоже, конечно, осквернять оружие милосердия о таких негодяев, но, думаю, Мортейн меня простит. Нам ведь разрешено убивать в порядке самозащиты.

Я принимаю боевую стойку.

Тот, которому от меня уже досталось ногами в лицо, сплевывает кровь и бросается с мечом наперевес. Вот же дурак! Он что себе думает — я так и буду стоять на одном месте, пока меня не проткнут?

Я ныряю и перекатываюсь, попутно чиркая его по лодыжке. Вскакивая, замечаю величайшее изумление у него на лице. Он останавливается и медленно оседает на мостовую, точно марионетка, у которой разом оборвались все нити. Я чувствую трепет отлетающей души, но вскоре все затихает.

Его приятель таращит глаза: что за неведомый боевой прием я применила? Будь он поумней, сообразил бы, что пора удирать, но мозгов для этого у него не хватает. Он бросается на меня, по-моему, больше со страху. Я отскакиваю, выставив перед собой мизерикордию. Она слегка касается его костяшек. Это всего лишь царапина, но он замирает на месте. Смотрит на порез, потом мне в лицо.