Примерно так выглядел бы Нео из «Матрицы», дополни он свой длинный кожаный плащ чугунным шлемом с густой вуалью, или роковая Дама Пик в глухой, в пол, парандже.

Заинтригованный Симеон испытал сильнейший позыв увеличить изображение с шестнадцатой камеры, но в этом случае с экрана пропали бы остальные пятнадцать картинок.

Симеон чертыхнулся и остро прищурился на квадрат номер двенадцать, предвидя, что будет дальше.

Возглавляющий процессию кот вышел из тринадцатой клетки и, сделав за пределами видимого пространства ход конем, возник во втором ряду справа – в двенадцатом секторе.

Зорро дисциплинированно переместился в тринадцатую клетку, негр в четырнадцатую, самоходный треугольник – в пятнадцатую.

Симеон напрягся.

Шестнадцатая камера добросовестно передала изображение возникшего в правом нижнем квадрате вертлявого бесхвостого беса в черном наряде с блестками!

Плавной походкой от бедра чертик шел за треугольником, треугольник – за негром, негр – за Зорро, а Зорро – за котом, который, единственный из всех, гулял сам по себе. Все вместе они здорово смахивали на похоронную процессию, «паровозиком» поднимающуюся по горному серпантину.

У Симеона возникло подозрение, что хоронят его здравый рассудок.

Он уже почувствовал, что будет дальше.

Симеон затаил дыхание, и…

Не теряя сходства с организованным траурным кортежем, цепочка дополнительно удлинилась за счет возникшего в шестнадцатой клетке полупрозрачного привидения нехарактерного чернильного окраса!

Искрящийся Бес, Пиковое Нечто, Дядя Том, Зорро и кухаркин кот, выглядевший в общей бредовой компании уж вовсе незатейливо и просто, передвинулись еще на одну клетку.

Черный Призрак освободил шестнадцатый сектор, и в него тут же вошла блондинка, тоже в черном: в солнечных очках и подобии косматого коврика. В него она была завернута от коленок до плеч, и в этом виде походила на приготовленную для показательного распила ассистентку фокусника.

Симеон понял, что предел его терпения закончился, застонал и с трудом поднялся.

Ноги у него сделались ватными, и мозги тоже.

Вываливаясь из дежурки, он зачем-то напялил на себя темно-синий полиэтиленовый плащ, висевший на гвоздике рядом с фонариком, на случай дождя.

И черно-белая камера номер шестнадцать, привычно пренебрегая оттенками цвета, передала на экран изображение темной, с антрацитовым блеском, фигуры, исторгающей из собственного тела острый белый луч и вполне достойно замкнувшей собою процессию демонических личностей.

Забраться на стену оказалось сложнее, чем я думала. Обдирая носки балеток, я кое-как подобралась повыше, уцепилась за верхний край и повисла, совсем как сырое греческое белье на веревках.

– Ну и что дальше? – досадливо спросила Тяпа. – Ты бы уже определилась, вверх или вниз!

Вверх мне хотелось, но не моглось. Вниз моглось очень даже запросто, но совсем не хотелось: я не привыкла пасовать перед препятствиями.

Правда, обычно препятствия, которые я штурмую, не имеют внушительной материальной формы трехметровой стены.

– Которые тут временные, слазь! – со вздохом процитировала Нюня. – Кончилось ваше время.

Маяковского я уважаю, поэтому подчинилась без возражений: разжала руки и канула вниз, при приземлении чувствительно ударившись подошвами о землю.

Застояться на месте мне не дали.

– Скорее!

С тыла на меня, слегка дезориентированную падением, налетела Катюха.

– Скорее что? – недовольно уточнила я.

– Скорее небо рухнет на землю, чем ты одолеешь эту стену! – упрекнула меня Тяпа.

Ей хотелось продолжения банкета, то есть пиршества свободолюбивого духа.

– Скорее бежим! – Катерина потащила меня в сторону.

Бежать я могла. Бег, особенно на короткие дистанции, всегда удавался мне лучше, чем прыжки в высоту.

В сцепке с Катей, крепко ухватившей меня за платочный узел на плече, я послушно прогалопировала под дерево и, уже оказавшись там, поинтересовалась:

– Зачем бежим, почему бежим?

– От кого бежим, – поправила Катерина, прячась за могучий ствол ленкоранской акации.

Ее раскидистая крона, густо усыпанная благоуханными помпонами соцветий, спрятала нас, как зонтик. Я представила, как мы смотримся со стороны – как два жучка радикально черного цвета под ярким мухомором – и захихикала, сквозь смех объяснив подружке:

– Это у меня нервное.

– То ли еще будет, – зловеще пообещала Катюха. – За нами какой-то держиморда бежит! Размахивает фонариком и угрожает: «Стой, стрелять буду!» или что-то в этом роде.

– Снимите очки, Киса, сейчас нас будут бить! – выдала строго по поводу и в тему моя Нюнечка.

Катя не узнала цитату и поспешно сдернула свои окуляры. Я мельком пожалела о том, что не оснастила свои глазки контактными линзами и вижу не так хорошо, как мне того хотелось бы.

Катя была права: держиморда выглядел пугающе. Темный пластиковый дождевик с поднятым капюшоном придавал ему откровенно нездоровый вид: в голливудских фильмах подобным образом экипируют кровавых маньяков, совершающих увеселительные ночные прогулки с мясницкими ножами и бензопилами в нежных мускулистых ручонках.

Этот маньяк размахивал всего лишь фонариком, но ведь и мирный осветительный прибор можно использовать как оружие ближнего боя! Я это точно знаю: я однажды собственноручно убила таракана ударом торшера.

Намерения предполагаемого маньяка могли бы прояснить его возгласы, но я по-прежнему не знала греческого.

Зато мне была знакома расцветка штанов, которые мясницкий плащик закрыл лишь частично: сочетание белых, серых и бежевых пятен – ба, да это же летний средиземноморский вариант маскировочной окраски а-ля остромодный «сексуальный питон»!

– Катя, это охранник! – дедуцировала я.

– А-а-а, тогда понятно, чего он орет, – обрадовалась обретенному знанию Катерина. – Требует не нарушать границу.

– Или немедленно вернуться на охраняемую территорию, – добавила я, потому что в эту самую секунду на гребне стены возникло темное пятно.

В следующий момент оно расплылось, заколыхалось и ляпнулось вниз, упав на охранника с той снайперской точностью, которую очень часто демонстрируют кляксы птичьего помета.

– Ой! А это кто? – заинтересовалась Катюха.

– Кто-кто, дед Пихто, – машинально срифмовала я.

Двое под стеной кряхтели и возились, как пара старых ревматиков, уронивших костыли.

Потом от куча-мала отпочковался и понесся прочь небольшой искрящийся протуберанец.

То, что осталось, хаотично пластало ночь узким лезвием света.