Сочетание МПД и синдрома Мюнхгаузена впервые рассмотрено в: Meadow R., “Munchausen syndrome by proxy,” Archives of Diseases of Childhood 57 (1982): 92, и отмечается во многих других приведенных работах.

Один из самых изощренных и ужасных случаев МПД, который из-за большого объема не вошел в основной текст, – история Ванеты Хойт и Альфреда Штайншнайдера, подробно освещенная в газете Syracuse Post-Standard 5–7 мая 1996 года. Хойт – молодая женщина, жившая близ Сиракьюса, штат Нью-Йорк, в 1960–1970-х, испытывала неописуемые страдания: ее малыши один за другим умирали от синдрома внезапной детской смерти (СВДС). Штайншнайдер, молодой педиатр в Медицинском центре в Сиракьюсе, был на подъеме своей карьеры благодаря теории о том, что СВДС происходит из-за апноэ – таинственной остановки дыхания. Хойт с четвертым ребенком направили в его клинику. Предыдущие трое умерли от СВДС, и у четвертого уже были нарушения: Хойт сообщила, что дома по ночам творится знакомый кошмар – у ребенка останавливается дыхание, его приходится откачивать, стимулировать изо всех сил, чтобы он снова задышал. Это казалось мощным свидетельством в пользу теории Штайншнайдера о критической роли апноэ в СВДС, а именно что нейроны ствола мозга, управляющие автоматическим дыханием во сне, могут у некоторых младенцев быть незрелыми и прекращать работу на смертоносно длинные промежутки времени. Штайншнайдер видел в этой незрелости биологические корни – врожденный изъян в системе, и факт повторяющихся случаев СВДС в семье, как у Хойт, подкреплял его теорию.

К счастью, Штайншнайдер был на переднем рубеже науки, и Молли Хойт стала первым ребенком, которого наблюдали дома с помощью разработанного доктором детектора апноэ. Штайншнайдер исходил из того, что никакой родитель не сможет бодрствовать много ночей подряд, проверяя, не остановилось ли дыхание ребенка. Машина могла следить и подавать сигнал при каждом эпизоде апноэ, чтобы родитель успел прибежать и привести ребенка в чувство. И для Молли она прекрасно работала, эпизоды остановки дыхания случались почти каждую ночь, как и сообщала Ванета Хойт. Хойт пользовалась машиной, чтобы понять, когда стимулировать Молли, и привозила девочку в больницу, когда эпизоды случались слишком часто и ей не удавалось справиться с ними. С помощью машины она поддерживала жизнь ребенка несколько месяцев, пока роковая слабость мозговых дыхательных центров не восторжествовала: Молли умерла дома, не дожив до трех месяцев, пока ее мать выбивалась из сил, чтобы дыханием рот-в-рот перезапустить ее рефлексы. Через год у Хойт с мужем родился пятый ребенок, Ноа, и невыносимые муки начались снова: младенец с тяжелыми приступами апноэ, паника среди ночи, реанимация по сигналу детектора, пока биология не одержала очередную победу – умер еще один двухмесячный ребенок.

Случаи Молли и Ноа лежали в основе знаменитой статьи Штайншнайдера (1972) и дальнейшей его карьеры. На ближайшие десять лет апноэ во сне стало ведущей парадигмой в понимании СВДС, а Штайншнайдер – его главным апологетом. Он поднимался по академической лестнице, его переманили в более престижный университет, он даже открыл собственный институт на средства благодарных жертвователей. В эти десять лет Штайншнайдер получал около четверти всех государственных средств, выделенных на исследования СВДС, – порядка $5 млн: сокрушительное господство одного ученого в целой научной области. А на волне свидетельств Штайншнайдера, что его детектор апноэ снизил смертность от СВДС в регионе Сиракьюса, процветали и продажи.

Но конечно, что-то было не так.

Как обычно, все началось с внимательной медсестры, присмотревшейся к человеческому поведению, а не к медицинским картам. Что-то не то было с этой Ванетой Хойт. Общительная с медперсоналом, она держалась холодно и дистанционно с детьми и, казалось, намного меньше беспокоилась о них, чем медсестры. Штайншнайдер позднее защищал Хойт и писал, что ее отстраненность была защитным механизмом. Но дело было не только в этом. Домашний детектор явно работал с перебоями, и невозможно было отличить настоящее апноэ от частых ложных сигналов из-за помех в системе. Может быть, приступы апноэ у этих младенцев случались не так уж часто? А вскоре медработники сосредоточились на ключевом признаке: у Молли и Ноа никогда не случалось приступов апноэ в больнице. И не нужно было ни реанимации, ни стимуляции, чтобы они снова начали дышать. Приступы возникали только дома. Когда Ноа выписали домой, медсестры, не скрываясь, плакали, предсказывая, что Хойт убьет его. И на другой день он оказался мертв.

Хойт в той больнице больше не видели. Тем временем теория Штайншнайдера была основным объяснением СВДС в 1970-е. Но к середине 1980-х картина поменялась. Экспертные комиссии педиатров – одну собрала Американская Академия педиатрии, другую – Национальные институты здоровья – заключили, что домашние детекторы бесполезны для предотвращения СВДС. Также стало очевидно, что многочисленные заявления Штайншнайдера о том, что его детектор снизил смертность от СВДС в регионе Сиракьюса, – полная чушь: в других регионах смертность также упала без всяких детекторов.

В 1994 году энергичный и скептически настроенный окружной прокурор штата Нью-Йорк решил взять дело Хойт в производство. Спустя считаные часы после того, как ее забрали на допрос, Ванета Хойт призналась в удушении всех пятерых.

В суде фигурировали медицинские документы, свидетельствующие, что во время пребывания детей Хойт в больнице у них не было ни одного эпизода апноэ, требующего реанимации: Хойт сообщала о таких эпизодах исключительно из дома. Медсестры говорили, что в больнице такого не случалось. Штайншнайдер, свидетель защиты, настаивал, что такие эпизоды были, как он и описывал в статье 1972 года. Кто были дежурные медсестры во время этих эпизодов? Он не помнил. Известны ли ему какие-либо записи, указывающие на эпизоды апноэ в больнице? Он не смог припомнить ни одной, но заметил, что, возможно, не все происходящее документировалось. Как пишет Syracuse Post-Standard, после вынесения приговора Штайншнайдер «предположил, что ее принудили к признанию».

Мотивы Ванеты Хойт остаются туманными. В признании она говорила, что душила детей, чтобы они прекратили плакать. Будь это так, импульсивное насилие не подпадало бы под определение МПД. Но спокойное поведение детей, о котором сообщали медсестры, повторные удушения ночью, стремление к медицинскому вниманию (а не тревожное избегание его) – все это говорит против такого мотива. Медсестры, наблюдавшие тогда за Хойт, подчеркивали, что она, казалось, жаждала внимания, которое доставалось ей из-за ее уникальной трагедии, и предполагали, что смерти как таковые стали следствием удушения, зашедшего слишком далеко, – картина, определенно соответствующая МПД. И естественно, приходится задуматься о мотивах Штайншнайдера и их возможной связи с высоким положением в медицинском сообществе, которое он заработал своим знаковым исследованием. Выходит, у доктора Штайншнайдера мы с некоторой вероятностью наблюдаем редчайший случай Мюнхгаузена по доверенности по доверенности.

Иногда я задумываюсь, кем бы я стал, если бы они не уехали. Все ветви моей семьи выбрались из России между 1905 годом и Первой мировой войной, при этом несколько раз этого могло не случиться: поезд чуть не ушел без моего деда, пограничник собрался было, но забыл проверить несуществующие бумаги. Все легко могло пойти не так, и я бы остался там. Презирал бы я подростком Брежнева так же, как презирал Никсона? Стал бы вместо типичного американского ученого – непьющего вегетарианца в ортопедических ботинках и джинсах – типичным славянским, не вынимающим папиросы изо рта, проспиртованным водкой, одетым в плохо подогнанный польский костюм, одержимым генетикой пшеницы или топологией? Может, я вообще не стал бы ученым? Был бы уличным торговцем в промерзшей деревеньке, женатым на той, что славится умением приготовить ужин из репы и картошки.