Шрифт:
Интервал:
Закладка:
АКТЕР, вдруг пугается неизвестно чего.
ЗРИТЕЛИ, почуяв это, угрожающе зашевелились, как нечто косное, еще не сознающее…
АКТЕР, чувствует плывущую на него смутную грозу. И сразу – из-под ног побежали длинные доски пола, будто рельсы из-под колес… Потолок и кулисы удирают от него, как стая чертей… Вмиг похудел, одежда обвисла, струйки пота горячо текут по спине… Даже воздух отталкивается от него. Нельзя ни дышать, ни жить в этом безвоздушном пространстве!
ЗРИТЕЛИ, сидят рядами острых зубьев. Театр – машина вроде гигантской молотилки или бороны.
АКТЕР ВАСЯ, сейчас рванет на себе ворот, выкрикнет неизвестно что, забьется в истерике!.. «Утиная охота»… «Епиходов какой-то»… Машинально достает из грудного кармашка пиджака за хвостик конфету, как носовой платок. Разворачивает, долго шуршит конфетной бумажкой…
ЗРИТЕЛИ, оскорблены. «Дурака показывают», – негромко сказал кто-то. Неподалеку засмеялись. Зал задвигался, захлопали стулья.
АКТЕР, двигая челюстью, дожевывает конфету, ему приторно и противно. Но чудище уже распалось на стадо более мелких. В ложе блеснули смехом, как чешуей хвоста. В партере безрогие бродят, недоуменно мычат на сцену. В проходе мелькнуло несколько длинных серых. Собаки? Нет, не собаки.
ЗРИТЕЛИ, кое-кто встал. Остальные видят, может быть, все-таки что-нибудь покажут.
АКТЕР, встает с кресла, раскланивается.
ЗРИТЕЛИ, там, на балконе, свистят.
АКТЕР, достает из кармана яблоко и, по-мальчишески свистнув, запускает его туда – вверх.
ЗРИТЕЛИ, кто-то охнул.
АКТЕР, торжествующе: «Попал!»
ЗРИТЕЛИ, с балкона кто-то бросил еловой шишкой. Специально, что ли, принес в театр? Попал тоже.
АКТЕР, схватился за макушку. Смотрит на ладонь. Крови нет.
ЗРИТЕЛИ, в партере все поднялись с мест.
АКТЕР, кричит: «Браво! Бис!»
ЗРИТЕЛИ, на этот раз сверху ничего не упало.
АКТЕР, достает из кармана пиджака куриное яйцо, недоуменно смотрит на него. Качает головой укоризненно. Небрежным жестом выбрасывает яйцо далеко в партер.
ЗРИТЕЛИ, многие откровенно хохочут, потому что женщина, в которую угодило яйцо, восьмой ряд, шестое место, застыла. Только поворачивает из стороны в сторону лицо, по которому стекает желток – прямо в полуоткрытый крашеный рот.
АКТЕР, распускает петушиный хвост, прыгает по сцене, кричит: «Ку-ка-ре-ку!»
ЗРИТЕЛИ, встают на сиденья кресел, хлопают руками о бока и азартно кудахчут.
АКТЕР, подзывает кого-нибудь из публики, может быть рабочего сцены, вскакивает ему на спину и в упоении «топчет» его.
ЗРИТЕЛИ, орут, показывают ему монеты, кулаки, желтые апельсины. А кому нечего показывать, отрывает от пиджака пуговицы или делает округлые движения руками.
АКТЕР, аплодирует зрителям.
ЗРИТЕЛИ, аплодируют актеру. И – сразу струйки, водовороты. Потекла река к выходу.
АКТЕР, поворачивается спиной к залу, уходит со сцены, поигрывая номерком от пальто. И бедрами.
КАРМАНЫ
Перед нами появляется АВТОР. Он несколько рассеян, задумчив, пожалуй, грустноват. Так всегда кажется, когда он сочиняет. Автор осторожно заглядывает себе в карман, пугается и делает пальцем: тсс!
Если заглянуть себе в карман… Осторожно, там играют в карты – в такие замусленные шлепанцы, огарок теплится и – тени на подкладке, дух курева… «Закрой, кричит, карман! Что круглым глазом уставился, пижон? Сунь только руку – ножом полосну!»… Нет, уж лучше оставить в покое, пускай свою ночь коротают в хлебных крошках и пыли табачной – апчхи! И дырочка – тоже, монетки, насквозь пролетают, за подкладкой теряются сразу. Зане карманники в кармане обжились.
В другой заглянешь, там темно и смутно, кто-то там живет, да я его не видел никогда. Он прячется от света – но куда? Обшаришь – пусто… Но вот твой пятипалый ревизор наверх убрался, мысли отвернулись… Нечто выглянуло прямо из подкладки. Прислушалось: не думаю о нем. Засуетилось, забегало… Пыхтит и тащит спичку из коробки… Топорщится карман… Да вы и сами замечали: с утра, казалось, полная коробка, а тут – две спички ломаных на дне.
В грудном кармане – все по распорядку: расческа, авторучка, удостоверение – и лампы там горят. Линолеум и пластик, герб на коже. Там слышно: сумасшедший журналист, в который раз потея вдохновенно, перепечатывает записную книжку!..
А тут, в кармашке пиджака – далекий город. Вечернее солнце – какая длительная выдержка – фотографирует оранжевые здания на плоской набережной. Далеко за край бегут автобусы, спешат автомашины. Торгуют магазины, гастрономы. И в окнах люди разные видны. В одном, как прежде, за столом тот грузноватый и усатый, похожий на Дюма и на Бальзака, сидит и пишет. Точно, это я. И пишет точно то же. И даже называет по именам всех тех, кого назвать я не хочу. «Прочь из карманов, ШУШУНЫ – МЫШУНЫ, ШУХИ, ШУШЛУХИ, ХАХЛЮХИ, МИХИ!»
Испуганно я вынул из кармана открытку, где вечерний южный город. И выложил на стол. Гляжу – себя не разглядеть…
ГЕНРИХ БУФАРЕВ. ТЕРЦИХИ
(1984, 1987)
Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе.
Генрих Буфарев… Однажды он вошел ко мне, не постучав:
– Пельсисочная, – заявил он.
– Что? – не понял я.
– В пельменной обыкновенно пельменей нет, – объяснил поэт. – Зато имеются в наличии сосиски. А в сосисочной – наоборот.
– Красиво, – согласился я.
– Пространство – транс, а время – мера, – раздумчиво произнес выдуманный Буфарев, и я ощутил в своей ладони его небольшую сухую горячую руку.
Генрих Сапгир. Москва. 1989
ПЕЛЬСИСОЧНАЯ
В мурелки шлепают пельсиски
В стакелках светится мычай
Народострах и чуд российский
Жить отдыхать и врать и верить
Рабить стакелку невзначай
и правду выдумкой проверить
Сижу качуриком в отставке
с майороглазым старшиной
Дожали – снова по одной…
Хрегочут глотки в переплавке
А на дуроге – дымовозы
и мразогрязь… божба, угрозы —
живьем корчуют и мостят
Сквозит на взлобье – исинь – ветошь
И любят так, что не поверишь
как бы насилуют и мстят
КИОСК КУРОРГА
Киоск курорга: старый добрый пластик