Я: Нет! Не делай этого! Ну пожалуйста, мама! Я… мне это очень нравится.

Мама: Что?

Я: Пьеса. То есть я хотела сказать, мюзикл. Я правда хочу в нем участвовать. Театр — это моя жизнь.

Мама: Миа, ты нормально себя чувствуешь?

Я: Отлично! Только не звони папе, хорошо? Он сейчас очень занят — парламент и все та­кое. Давай не будем его беспокоить. Мне прав­да нравится бабушкина пьеса. Она интересная, и, кроме того, это… это прекрасная возмож­ность расширить горизонты.

Мама: Ну... право, не знаю...

Я: Ну пожалуйста, мамочка! Клянусь, я не съеду по геометрии!

Мама: Ну хорошо. Но если ты принесешь хотя бы одну тройку по контрольной, я тут же позвоню в Дженовию.

Я: Ой, мама, спасибо! Не волнуйся, я не при­несу тройку.

Потом я ушла к себе и стала дышать в бу­мажный пакет, потому что, кажется, у меня гипервентиляция.

6 марта, суббота, 14.00,

Большой бальный зал в «Плазе»

Да, похоже, играть на сцене немного труд­нее, чем мне представлялось. Я имею в виду строчки, которые я недавно написала, что, мол, я знаю, почему так много людей хотят стать актерами — потому что это легкий способ зара­ботать много денег...

Может, это и правда, но оказывается, что играть не так уж легко. Нужно помнить очень много всякой всячины.

Например, мизансцены. Это когда режиссер определяет, куда актеру двигаться, когда он произносит свои слова. И как быстро. И в ка­кую сторону.

Во всяком случае, если режиссер — бабушка.

Она, конечно, не режиссер, по крайней мере, она постоянно это твердит. На самом деле эту пьесу, то есть мюзикл, режиссирует сеньор Эду­арде, который стоит в углу, прислонившись к стене и закрывшись до самого подбородка пледом.

Но поскольку он едва в состоянии простоять столько времени, сколько звучит фраза «И та­кая-то сцена», бабушка великодушно высту­пает вперед и принимает руководство на себя.

Я не хочу сказать, что она не задумала это с самого начала, но если и задумала, она ни за что в этом не признается.

Как бы то ни было, кроме всех своих слов, нам нужно еще помнить мизансцену.

Кроме мизансцен есть еще хореография — это танцы, которые мы исполняем, пока поем песни.

Для этого дела бабушка наняла профессио­нального хореографа. Ее зовут Физер. Кажет­ся, она очень знаменитая, была хореографом нескольких бродвейских хитов. А еще ей, на­верное, очень нужны деньги, раз она согласи­лась ставить такую ерунду, как наша «Коса!». Но неважно.

Физер вовсе не похожа на хореографов, ко­торых я видела в разных фильмах с танцами. Она совсем не пользуется косметикой, говорит, что ее трико сделано из конопли, и все время просит нас найти наши внутренние центры и сконцентрироваться на энергии ци.

Когда Физер говорит такие вещи, у бабуш­ки делается недовольный вид, но я знаю, что она не станет кричать на Физер, потому что если Физер взорвется (что с танцорами вроде бы слу­чается) и уволится, бабушке будет очень труд­но найти другого хореографа за такой короткий срок.

Но Физер еще ничего по сравнению с нашим репетитором по вокалу, мадам Пуссен, которая обычно работает с оперными певцами в «Мет­рополитен» . Она заставляет нас стоять и делать вокальные упражнения — заниматься вокалистикой, как она это называет. Например, в ходе этих упражнений мы поем разные слоги и сло­ва: май, ма, мо, моо ооо ооо ооо — и так снова и снова, с каждым разом все выше и выше, пока «не почувствуем покалывание в переносице», как она говорит.

Состояние нашей энергии ци мадам Пуссен явно не волнует, потому что, когда она замети­ла, что Лилли не красит ногти лаком, она чуть не отправила ее домой, заявив, что «оперная дива никогда не показывается на людях с го­лыми ногтями».

Бабушка, как мне показалось, ОЧЕНЬ вы­соко ценит мадам Пуссен. Во всяком случае, ее она совсем не прерывает, в отличие от Физер.

Но и это еще не все, что нам приходится вы­носить. Мы должны терпеть снятие мерок для костюмов, а в моем случае еще и подгонку па­рика. Потому что моя героиня, Розагунда, дол­жна носить нереально длинную косу, ведь эта самая коса дала название пьесе.

То есть мюзиклу.

Я просто хочу сказать, что мы все волнова­лись, как бы запомнить ТЕКСТ к сроку, но ока­залось, что постановка пьесы, то есть мюзик­ла, включает еще много всякой всячины кроме запоминания текста. Нужно знать свои перемещения по сцене, хореографию, не говоря уже о том, что нужно помнить все песий и не спо­тыкаться о косу, что в моем случае (поскольку косы пока нет) означает не спотыкаться об одну из бархатных веревок, которыми огораживают Палм-корт, чтобы люди не врывались туда рань­ше, чем его откроют к дневному чаю, и кото­рую бабушка обмотала вокруг моей головы.

Думаю, ничего удивительного, что теперь у меня побаливает голова. Хотя не больше, чем когда меня заставляют напяливать тиару.

Прямо сейчас у нас с Джеем Пи небольшой перерыв, потому что Физер отрабатывает с хо­ром танец под песню «Дженовия!», которую поют все, кроме нас с ним. Оказывается, Кен­ии мало того, что не умеет ни петь, ни играть, так еще и танцевать не может, так что отработ­ка хореографии займет у них очень много вре­мени.

Но оно и к лучшему, потому что за это время я могу продумать стратегию поведения на вечеринке и поговорить с Джеем Пи, который, как выяснилось, ужасно много знает о театре. Это потому, что его папа — известный продю­сер. Джей Пи околачивался возле сцены еще с тех времен, когда был маленьким, и из-за это­го он встречал массу знаменитостей.

«Джон Траволта, Антонио Бендерас, Брюс Уиллис, Рене Зельвегер, Джулия Роберте — да почти всех, кого только можно встретить», — вот что ответил Джей Пи, когда я его спросила, кого конкретно он имеет в виду под знаменито­стями.

Вот это да! Уверена, Тина бы, не раздумы­вая, поменялась местами с Джеем Пи, даже если это означало бы, что ей надо стать мальчи­ком.

Я спросила, есть ли какие-нибудь знамени­тости, с которыми он НЕ встречался, но хотел бы, и Джей Пи назвал одно-единственное имя: Дэвид Мамет, знаменитый драматург.

— Ты ведь знаешь, что он написал. «Гленгэрри Глен Росс», «Сексуальное извращение в Чикаго», «Олеанна».

— Конечно,— сказала я с таким видом, буд­то на самом деле знала, о чем речь.

Я сказала, что это все равно потрясающе — я имела в виду его встречи почти со всеми знаменитостями Голливуда.

— Да, — сказал Джей Пи. — Только знаешь, если разобраться, знаменитости — такие же люди, как ты или я. Ну, во всяком случае, как я. Потому что ты-то сама знаменитость. Навер­ное, с тобой много чего такого бывает. Ну, ког­да люди думают, что ты — такая-то, а на самом деле — ничего подобного. Просто публика тебя так воспринимает. Наверное, это очень трудно.