Успела она дать ей денег или нет? И если успела, то куда они подевались? По слухам, домработница никаких денег в ее квартире не нашла. Будто там отродясь крупных сумм не было.

Хотя ведь запросто могла и стащить под шумок-то. Мать пропала, дочь мертва. Кто станет свидетельствовать, что деньги были? Никто. Одна Ксюша и знает, что Алке деньги были нужны. А на что же, кстати? Может, опять в историю какую-нибудь поганую влипла эта длинноногая красавица, вклинившаяся между собственной матерью и Лозовским?

В том, что только Алла виновата в грехопадении Лозовского, Ксюша не сомневалась. Ярослав никогда не опустился бы до этого сам. Она спровоцировала. Она сколько раз заигрывала с ним в приемной прямо на Ксюшиных глазах. Только что на стол перед ним не ложилась, шалава!..

Куда же она влипла-то так, что ее убили? Ярослав ее убить не мог, менты перемудрили, арестовав его. А Марианна? Могла Марианна убить собственную дочь?

От мысли этой, посетившей ее так внезапно, Ксюша просто остолбенела, застыв с расческой в руках.

А почему, собственно, нет? Если Лозовский с ней с вечера рассорился, решив ее бросить, то Волина должна была быть в ярости. Она прется сначала к своей подруге, потом…

Ну, это не важно, куда потом. Но закончить свои ночные блуждания по городу она запросто могла у дочери. Они могли поссориться и…

– Нет, не могли, – кисло улыбнулась Ксюша.

Марианна если и могла убить Аллу, то только в горячке. А на трупе ни единого синяка, ни единой царапины. Передозировка, сказали ей по секрету в кабинете заместителя Волиной. Что же получается, что Марианна хладнокровно закатала рукав свитера, затянула жгут выше локтя и…

Нет, Марианна, какой бы жестокой сукой она ни была, не смогла бы этого сделать. Это сделал кто-то еще, если не сама Алла – просто для того, чтобы досадить матери. Она могла ведь. Она ведь дурой была законченной. И сколько раз выкидывала коленца, от которых у Марианны левое веко едва заметно дергаться начинало. То на самое дно скатится, поселившись у бомжей, то, наоборот, к губернатору на дачу начинала ездить, поражая всех дороговизной своих нарядов.

А все для чего? Для того чтобы матери досадить, потому как дядя губернатор сделал маме предложение руки и сердца. А маме было плевать, она этого дядю не любила вовсе. И дочкины поползновения она оставила без внимания, посоветовав лишь последить за своими манерами и не становиться посмешищем всего города и всей городской управы.

Но все это касалось человека, к которому Марианна была равнодушна, а вот Ярослава она любила. И если она узнала об их романе, да еще тогда, когда Ярослав ее надумал бросить, можно себе представить, в какую ярость она впала!

Так она узнала или нет?

Ксюша задумчиво постучала тыльной стороной массажной щетки себе по щеке.

На фирме Марианне никто не посмел бы сказать, никто! Попал бы под такой каток, что костей не собрал бы и не откашлялся до конца дней своих. И не знала она до вечера четверга, это точно. Иначе утром бы Алку за волосы оттаскала прямо в кабинете. А она с ней вполне мирно простилась. Вечером у нее состоялось свидание с Лозовским, на котором он от нее отказался. И вот после этого-то все и началось.

Марианна начала метаться по городу в поисках правды. Была у Тамары, наверняка была у дочери, потом…

А, не важно.

И кто же из них мог рассказать ей о романе Лозовского с Аллой? Может, он сам? Вряд ли. Он не такой дурак.

Алла? Тоже вряд ли. Она должна была понимать, что мать после этого ей не то что денег, житья не даст.

Тамара? А вот она могла. Запросто могла. Она же ненавидела Марианну наравне со всеми, если не больше. Как же! Вместе росли, вместе влюблялись, а потом у одной – все, а вторая крошки со стола подбирает. Да еще каждый день слышит напоминание об этом.

Ну да, могла, конечно, рассказать, тем более что сама Ксюше призналась, что Марианна у нее была той ночью. Куда вот только потом подеваться могла? Куда?!

Ксюша убрала щетку в сумочку, прошла на свое рабочее место, включила компьютер, положила локти на стол и тут же, сама того не ожидая, по отработанной давно привычке быстро глянула на двери кабинета Волиной, будто ее вот-вот должны были туда вызвать. Надавать нагоняев, потом заданий, с которыми она быстро справится. Потом, под конец рабочего дня, скупо похвалить.

То ведь было делом чести – заработать благосклонную улыбку Марианны, оттого все и старались и копытом землю рыли.

– А ведь точно, – прошептала Ксюша, разворачиваясь к окну и с тоской отслеживая полет съежившегося кленового листа, оторванного ветром от почти опустевшей ветки. – А ведь плохо без нее!

Неужели она и правда заскучала без Волиной? Неужели ей и впрямь не хватает ее? Почему же? С чего?! Радоваться же была должна, никто теперь ее не то что подстричься, умыться не заставит. В квартире она теперь полновластная хозяйка, а это ведь ого-го чего стоило по теперешним временам. Пускай не собственница, но ведь прописана. Дружить, любить, ненавидеть она теперь вольна, кого захочет. И в выходные она может пойти попить пива в паб неподалеку. Раньше не могла. Если бы Марианна узнала, что ее секретарша посещает заведения подобного рода, а то еще чего хуже – заподозрила бы, что Ксюша любит пиво, сгноила бы без суда и следствия. И… Лозовского она может теперь любить без зазрения совести. Вот как выйдет он из тюремных застенков, так и сможет.

Господи, ну отчего же так противно-то на душе?! С чего так муторно?!

Подумаешь, четыре стены у нее теперь есть, так могла бы в любой момент к родителям вернуться. Что он ей, город этот? Разве стал для нее родным, разве стали люди, населяющие его, ей ближе? Разве могла бы она именно теперь ткнуть в кого-то пальцем и сказать: вот он – тот человек, с которым она готова прожить остаток жизни, а Марианна ей не велела прежде? Да не было такого человека, не было! И даже Лозовский был не из их числа. Да, он нравился ей, очень сильно нравился. Даже в какой-то момент она сочла, что влюблена в него, но…

Но не смогли бы они вместе прожить больше трех дней, не смогли бы. Слишком мягким он был для нее, слишком податливым. Как сказала бы Марианна: интеллигентно неуравновешенным. Ксюша как-то подслушала. Это Марианна как-то Лозовскому прямо в лицо и сказала:

– Ты, Ярик, очень хороший! Очень! Но ты интеллигентно неуравновешенный! Ты не подлый, нет, но ты то ли не определился до конца, чего хочешь в этой жизни, оттого тебя так и швыряет по ней. То ли боишься любого и каждого обидеть, оттого и покорствуешь там, где не надо молчать…

Ксюша тоже умела молчать, но ее молчание имело совершенно другую окраску. Ее покорное молчание было верным проводником к цели, поставленной ею перед собой очень давно, еще тогда, когда они с подругой давились дешевым табаком, вдыхаемым вместе с дымом из ворованных сигарет.

И Саша Сурков. Он ведь не был тем мужчиной, о котором она могла бы мечтать, из-за которого могла не спать ночами и из-за которого пошла бы на костер, подожженный властной рукой Марианны Волиной. Нет, с Сурковым она тоже не хотела бы состариться.