Люба была на грани. Жизни без Коли она не представляла. Вознесенский ей совсем не помогал и подговаривал учебу бросить. Зачем ей эта учеба, если Коля и без этого может организовать им богатую, сытую жизнь… Люба почти решилась — так скучала, и только упертость её родителей спасли Любовь от неосмотрительного шага и заставили доучиться. Следующие два года прошли как во сне в постоянном ожидании каникул между тяжелыми семестрами и многочасовыми разговорами по телефону, за которые молодые влюбленные успевали и поругаться, и помириться. Иногда Коля вырывался на выходные к ней. Прилетал, забросив все дела, шептал жарко, как скучает, а Люба потом этот шепот неделю в ушах ласкающим эхом слышала. Тяжело…Обоим.

Поэтому, стоило диплому об окончании коснуться Любиных рук, как Вознесенский стал неумолим. Либо женимся и Люба поступает в ординатуру в Краснодаре, либо хватит. Сил уже нет жить по разным городам. Люба согласилась…Свадьбу сыграли в июле, в сентябре Люба пошла в ординатуру, а в октябре узнала, что беременна Сашкой. Об учебе на время решено было забыть. Люба взяла академ. Из которого так и не смогла вернуться, потому что ещё через два года родилась Полина.

* * *

Беременность у Любы была легкой, как и первая, лишь небольшие отеки в конце да на последнем УЗИ предупредили об обвитии, и что плод очень крупный. Сашку Любовь родила легко, а он тоже был почти четыре с половиной килограмма, так что особого значения она этому не придала, и, когда ночью проснулась от учащающейся прихватывающей ноющей боли, сильно не волновалась. Спокойно собралась и поехала в роддом. Схватки развивались стремительно, кончиться всё должно было быстро…

Но…

Всё пошло не так. Ребенок оказался действительно слишком крупным, обвитие двойным и очень тугим, но, когда всё это выяснилось, кесарево делать было уже поздно, и Полинку пришлось тащить вакуумом. Она родилась вся синяя в черно-зеленых водах. Сразу не задышала… Никогда ни во что Люба так не вслушивалась, как в эту бесконечную тишину, вместо которой должен был быть первый крик её девочки.

И начался ад. Реанимация, потом перевод в детскую больницу. Люба плохо помнила то время — один сплошной кошмарный сон. Только отрывки какие-то, режущими окровавленными осколками торчащие в памяти. Вот её дочка вся в проводах в боксе, вот Люба ждет в больничной палате время кормления, чтобы можно было к ней прийти, вот сжимает маленькие пальчики, в которых едва теплится жизнь, вот подтягивает белый носочек. И страх, постоянный, жуткий, окутывающий всё её существо. Страх и бессилие. Никакие деньги мира не могли изменить того судьбоносного дня, когда родилась её Поля. Зато этот день изменил в счастливой до этого жизни Любы всё.

Выписали Любу с дочкой только через три месяца. Не было шариков и цветов. Плакать хотелось, но не от счастья. Прогнозы были неутешительные. Слишком тяжелая гипоксия в родах. Любе аккуратно, но настойчиво предлагали оставить ребенка в доме малютки, но она на это не пошла. Как можно? Это же её часть, её кровиночка? С возмущением и ужасом пересказывала такие предложения Коле, лежа вечером в своей платной палате в детской больнице, в которую её устроил муж. Коля на эти рассказы только невнятно молчал в трубку, отчего становилось ещё страшней. Люба не понимала его отношение к происходящему, а спросить не решалась. И страшно было уже не только за дочку, но и за себя, и за Сашу, и за Колю — за всю их маленькую семью. Как они пройдут через это? Вместе…?

Как только Полину выписали, начались бесконечные реабилитации. Уже через две недели Люба улетела с дочкой в Германию, потом в Израиль, потом в Америку. Все врачи твердили как один, что главное успеть как можно больше сделать до года. И Люба старалась. Старалась изо всех сил. И Полина старалась тоже. Она уже уверенно держала голову, гулила, начала потихоньку ползать по- пластунски, прогнозы постепенно становились всё радужней. Вознесенская почти выдохнула- где-то вдалеке забрезжила вполне обычная, нормальная жизнь для её девочки.

Но в девять месяцев у Поли случился первый приступ эпилепсии, разом отбросивший её развитие на полгода назад и окончательно убивший надежду. Люба была с медицинским образованием, и она не могла не понимать. Оставалось только смириться. А как, когда это твоё дитя? Невозможно, невероятно тяжело. Последующий год Люба еще провела в скитаниях по разным реабилитационным центрам, но постепенно стала ездить всё реже. Потому что выходило так, что, пока она пытается хоть как-то поставить Полю на ноги, Сашка растёт сорняком, недолюбленный и вмиг слишком сильно повзрослевший. Нет, он не жаловался, не закатывал истерики, не плакал. Он всё понимал, старался. Но в ореховых как у матери глазах маленького мальчика, так рано прикоснувшегося к тяжелому, буквально осязаемому человеческому горю, появилась непреходящая тихая грусть и осознание. И это невероятно давило.

Вина-вина-вина…Люба ощущала себя кругом виноватой. Перед детьми, перед мужем, от которого она отдалилась. А как ещё, если всё её внимание отдано лишь детям, да и дома её почти не бывало из- за постоянных поездок по реабилитациям.

Коля терпел, но давал понять, что вечно так жить не собирается. Как он относился к самой Поле, Любу бесконечно ранило. Вознесенская считала, что муж дочку не любил. Жалел, да, гладил, мог приласкать, почитать, но смирился почти сразу, что девочка навечно останется тяжелым инвалидом. Деньги на сиделок есть…что ж…Такова жизнь. Люба не могла это принять. Умом понимала, а сердцем не могла. Что-то отщелкнуло глубоко внутри, и она стала прохладней относиться к мужу. Не получалось у них вместе разделить общую боль. Не была она общей, казалось Любе, только её была. Его, скорее, головная.

Со временем Люба вышла на работу, только чтобы вечно дома не сидеть и не вариться в своих переживаниях. Сократила реабилитации до двух- трех в год. И жизнь даже как-то наладилась. Поля застряла на уровне двухлетнего ребенка, но хотя бы улыбалась, на речь реагировала, почти всё понимала. И всё бы даже ничего, если бы не жуткие приступы эти с пеной, судорогами, воем. Смотреть невозможно было — внутри всё леденело и переворачивалось, а ведь надо не просто смотреть — помогать…

В один из таких приступов у Поли случился обширный инсульт, и помочь уже Люба ничем не могла. А на похоронах Коля, обнимая рыдающую жену, ляпнул, что это к лучшему, что Полина наконец отмучилась. На следующий день Люба пошла и в одностороннем порядке подала на развод. Простить такое ему она не могла тоже.

* * *

Люба тряхнула головой, сбрасывая с себя так ненужные сейчас оковы воспоминаний, мельком кинула взгляд в большое зеркало в прихожей, просунула ноги в любимые элегантные лодочки и, крикнув надувшемуся в своей комнате Сашке "я ушла", выпорхнула из квартиры. Поначалу растерялась, не застав Соболева у лифтов, но тонкий запах сигаретного дыма, шедший с чёрной лестницы, подсказал нужное направление. Люба привычным движением взбила пальцами густые золотистые локоны и направилась туда. С усилием толкнула тяжелую заскрипевшую дверь, шагнула на широкий открытый балкон. Остановилась, уткнувшись взглядом в широкую спину…

Сергей лишь чуть повернул голову, сощурился, глубоко затянулся и медленно развернулся к ней полностью. Оперся бедром о перила, вперив в Любу тяжелый изучающий взгляд. "Будто в первый раз видит- оценивает,"- промелькнуло нервное у Вознесенской в голове. Она так и замерла на пороге, крупно вздрогнув от громко хлопнувшей двери за спиной. Воздух вокруг зазвенел напряжением и стал стремительно уплотняться, мешая дышать…