– Роберт! – Карина вытащила наполненный лекарством шприц из флакончика и сунула его Роберту под нос.

– Да?

– Просто заткнись ненадолго.

Ладонью она чуть оттолкнула Симона назад, прижала к подголовнику кресла и умелым движением руки впрыснула ему содержимое шприца в левый уголок рта. Через несколько секунд мальчик успокоился. Карина словно вытащила провод из розетки. Его нога перестала дрожать, глаза закрылись, а дыхание снова выровнялось. Через минуту, обессиленный, Симон уже спал в объятиях Карины.

– Какое-то безумие. Это нужно прекратить. – Так как Борхерт по-прежнему не собирался останавливаться, Штерн перелез на место Карины, чтобы уже с переднего пассажирского сиденья взять ситуацию в свои руки.

– Выезжай на следующем съезде и гони в больницу. Вы сами только что видели. Мальчику срочно нужна медицинская помощь. Его место в клинике, а не в этом кошмаре.

– Ах вот как? Почему?

– Почему? Ты что, слепой? Ты же сам видел…

– Знаешь, что я ненавижу в вас, юристах? – перебила его Карина. – Вы, умники, ничего не понимаете в реальном мире, но у вас на все есть свое мнение. Это простой эпилептический припадок. Не очень красиво. Но вовсе не причина ехать в реанимацию. Если бы Симон чуть раньше принял свой карбамацепин, то ему не понадобилась бы эта процедура.

– Что ты несешь? Вопрос не в том, что у него было, а почему произошел этот приступ. В его черепной коробке растет опухоль. С таким заболеванием не ходят в зоопарк и тем более не выкапывают трупы.

– Снова ты говоришь ерунду. Ты даже не знаешь, чем болеет Симон. Ты ведь ни секунды не потратил на то, чтобы выяснить о его болезни больше, верно? У Симона опухоль в переднем отделе головного мозга. Но это не означает, что он круглосуточно нуждается в медицинском наблюдении. Только во время химио– и лучевой терапии. Раз в полтора месяца он ложится в больницу, и то лишь на две недели. Если бы профессор Мюллер в этот раз не проверял, стоит ли возобновить облучение, Симон ночевал бы в самом обычном детском доме.

– Даже это лучше, чем носиться с нами от одного ночного клуба к другому.

Дело в том, что Борхерт предложил провести эту ночь в здании дискотеки одного своего знакомого: там была потайная дальняя комната, якобы выдерживающая даже самые суровые полицейские облавы.

– Знаешь, что сейчас сказал бы нам Симон, если бы не спал? – свирепо спросил Штерн и тут же ответил: – «Оставьте меня в покое».

Карина энергично покачала головой:

– Нет, наоборот. Он сказал бы: «Не бросайте меня». Я знаю от него самого, что он не любит ночь. Он боится. Как в приюте, так и в больнице. Вы же сами видели, как он сегодня радовался. В зоопарке, в машине и на танцплощадке.

– А также он плакал, видел мертвецов и пережил припадок.

– Эти симптомы никуда не денутся. Мы можем смягчить их, если просто будем рядом, когда он проснется. Но, кажется, одного ты так и не понял, Роберт Штерн. Сейчас речь идет не только о тебе и Феликсе, а в первую очередь о Симоне. Мальчик умрет. И я не хочу, чтобы он покинул этот мир с мыслью, что убил человека, понимаешь? Поэтому и обратилась к тебе. Мы не можем предотвратить его смерть. Но можем избавить Симона от чувства вины. Ты не представляешь, какой он чувствительный. Мысль о том, что он причинил кому-то страдания, в буквальном смысле терзает его. А этого он не заслужил, тем более после всей грязи, через которую ему уже пришлось пройти в своей короткой жизни.

Штерн не знал, что возразить на эмоциональный выплеск Карины, и уставился на дорогу, бегущую навстречу за лобовым стеклом. В принципе, в своих размышлениях Карина пришла к тем же результатам, что и он сам. Насколько сумасшедшим казалось бежать от полиции с тяжелобольным ребенком на руках, чтобы раскрыть тайну его реинкарнационных фантазий, настолько же бессмысленным было сейчас сдаться. Энглер часами будет допрашивать их, а затем запихнет в следственный изолятор. Комиссар ни за что им не поверит и не попытается предотвратить предстоящую встречу двух убийц на каком-то мосту. Да и как это сделать – в столице мостов больше, чем в Венеции.

Какое бы преступление ни произошло послезавтра в шесть утра, свидетелей не будет. Штерн не сможет ни помешать убийству, ни узнать, что же случилось тогда с Феликсом в отделении новорожденных, если они сейчас расстанутся с Симоном и его необъяснимым знанием.

– И ты правда сможешь в одиночку позаботиться о малыше? – Борхерт, неожиданно вмешавшийся в разговор, взглянул на Карину в зеркало заднего вида.

– Гарантий я дать не могу. Но у меня все с собой. Кортизон, лекарство от эпилепсии и на крайний случай даже ректальный диазепам.

Штерн наблюдал, как мотоциклист перед ними каждые десять секунд перестраивается из полосы в полосу, как будто тренируется для соревнований по слалому.

– Но этого недостаточно, – спустя какое-то время произнес он. Поднял руки и сцепил пальцы за головой.

– Почему? – спросила Карина сзади. – Рядом с ним постоянно находятся медсестра, адвокат и телохранитель. Что еще ему нужно?

– Скоро увидишь.

Штерн опустил правую руку и сделал Борхерту знак съехать с городской автомагистрали в сторону Кёпеника. Через десять минут они припарковались перед дверью, порог которой Штерн никогда в жизни не собирался переступать.

Когда она залепила ему пощечину, он понял, что им можно остаться. Первый удар, робкий толчок в грудь, оказался до смешного неэффективным, что лишь рассердило Софи. Потом она снова замахнулась. Штерн мог бы отвернуться, перехватить руку или, по крайней мере, смягчить удар, но он только закрыл глаза и ждал шлепка, за которым последовала обжигающая боль, охватившая левую половину лица от уха до нижней челюсти.

– Как ты мог? – спросила его бывшая жена. Ее голос звучал так, словно у нее под языком лежал стеклянный шарик.

Штерн знал, что тем самым она задала ему сразу три вопроса: «Почему ты забрал у меня Феликса, когда я не хотела выпускать его из рук? Почему через десять лет ты являешься ко мне с этой вертихвосткой? И как ты мог впустить в мой дом воспоминания в виде смертельно больного ребенка?»

Он подошел к керамической раковине, намочил кухонное полотенце под струей холодной воды и приложил к своей пылающей щеке. Кухня в деревенском стиле со светлой, теплой деревянной мебелью была крайне неподходящей декорацией для такого разговора. Как и во всем кёпеникском особняке, здесь царила безмятежная, миролюбивая атмосфера, которую создала себе новая семья Софи.

Неудивительно, что она не хотела впускать его, когда двадцать минут назад он без предупреждения появился на клинкерной лестнице веранды. Борхерт высадил их и поехал искать себе собственное убежище. Только тот факт, что Роберт держал на руках спящего Симона, заставил Софи колебаться. Дольше, чем следовало. Штерн воспользовался моментом и просто вошел в дом.