Через полтора часа все повторилось – похоже, счет не сошелся. Вим знал, что это пытка, придуманная начальством лагеря, и покорно выполнял приказы.

– Mützen ab! Mützen auf! Augen richten links! Augen richten rechts! Шапки долой! Шапки надеть! Равняйсь налево! Равняйсь направо!

Даже после сотни повторов охранники не удовлетворились. Лишь глубокой ночью эти садисты успокоились. Все обессиленно рухнули на нары. Через четверть часа Вим услышал звуки скрипки, доносившиеся из соседнего барака. Blockälteste позволил Акосу играть. Он играл, пока его слушались пальцы. Последним он сыграл «Каприччио» Фрица Крейслера. Когда стихли последние звуки, узники запели рождественские песни на родных языках. Вим раньше пел в хоре, и теперь тихо подпевал, чтобы его никто не услышал.

На следующий день Blockältesten отобрали лучших певцов, чтобы они пели на рождественской вечеринке СС. Эсэсовцы праздновали с женами и близкими. Вино лилось рекой, на столах стояли разные деликатесы. Еда, о которой певцы могли только мечтать.

От восхитительных запахов у них кружилась голова и рот наполнялся слюной. Но после последней песни их отправили обратно в бараки, не дав ни кусочка. В Рождество всем заключенным раздали по сигарете в подарок. Это и была еда. Вим обменял свою сигарету на кусок хлеба и разделил его со своим соседом Гайтом.

19

Чистое бритье

Нойенгамме, декабрь 1944 – январь 1945 года

В бараке Schonungskommando Вим медленно, но верно искал свое место. И нашел. Пока ему удавалось держаться как можно дальше от Blockälteste Феликса, жизнь была сносной, хотя нужно было проявлять максимальную осторожность, особенно во время ночных вылазок. Русские узники постоянно рыскали повсюду, так что оставлять еду на следующее утро было слишком опасно – еды точно не останется. Узников, которые выбирались на ночные вылазки, постоянно находили утром с разбитыми головами. По той же причине Вим не снимал на ночь сандалии, тщательно привязывая их к ногам. Утром многим бедолагам приходилось по два часа стоять на снегу босиком, потому что ночью их обокрали.

Вим никогда не оставлял еду, какой бы она ни была. Чаще всего им давали все тот же суп из брюквы, но несколько раз после его появления в Schonungsblock у них был настоящий праздник. В супе оказалась требуха, предназначавшаяся для собак, а еще вялая свекольная ботва… Настоящий пир.

Виму страшно нужна была дополнительная еда, потому что месяцы, проведенные в Хузуме, взяли свое. Несмотря на железную волю, он не мог избавиться от чувства слабости и в первые дни еще больше похудел. Как-то вечером он залез на свою полку, совершенно измученный после долгого дня работы в подвале, и сразу же провалился в глубокий, почти летаргический сон. Через какое-то время ему показалось, что кто-то расстегивает его рубашку и пишет ему на груди лагерный номер. Так в лагере поступали, чтобы было легче идентифицировать трупы. Виму снилась ферма в Баарсдорпермере, он гулял вдоль канала со своей сестрой Джо.

На следующее утро он проснулся полным сил.

Он не понимал, был ли это сон или реальность. Вим схватил свое драное полотенце и пошел умываться. Уголком полотенца он протер лицо. От холодной воды он почувствовал себя лучше. Вим собрался застегнуться, и в глаза ему бросилась черная полоса на груди. Он расстегнул пуговицы и увидел, что на груди красуются большие черные цифры 49019.

Когда Вим не был занят плетением сеток, он бродил по лагерю и каждый день знакомился с новыми людьми из других бараков, преимущественно голландцами. Среди них были и такие, кто уже провел в Нойенгамме три-четыре года. Они сумели получить работу в администрации или команде, занятой не самым тяжелым трудом и повышающей шансы на выживание. Им приходилось изо всех сил бороться за такое положение. Некоторые могли сказать что-то о ходе войны, но Вим сомневался, что это реальная информация – скорее всего, это были выдумки, чтобы произвести на него впечатление.

Самый старый узник из соседнего блока, голландец средних лет из Брабанта, сказал Виму, что немцы начали контрнаступление в Арденнах. Если союзники выстоят, они смогут продвинуться вперед с помощью наступления с юга. Он слышал об этом от другого узника, а тот узнал это, подслушав разговор эсэсовцев.

Накануне Нового года в Revier принесли бельгийского узника, работавшего на германской верфи. У него были сломаны обе ноги. Их команда расчищала завалы на верфи, где строили подводные лодки. Союзники сбрасывали бомбы с часовым механизмом, и те взрывались в самый неожиданный момент. Работа заключенных была опасной, а в тот день даже смертельно опасной. Когда завыла сирена воздушной тревоги, эсэсовцы заставили группу из трехсот заключенных укрыться в подвале ближайшего жилого дома, а сами укрылись в бетонном бункере. В дом попала бомба, подвал был разрушен. Уцелели лишь двадцать заключенных. Бельгиец, попавший в лазарет, был глух и слеп. Он снова и снова повторял свою историю доктору-французу и не понимал, поняли ли его. Но весь лазарет узнал о произошедшем в мельчайших деталях. Не прошло и получаса, как половина лагеря говорила только об этом. Вот так концлагерь Нойенгамме проводил 1944 год.

* * *

После утренней поверки Вим с несколькими сотнями заключенных из Schonungskommando отправился в подвал. Той ночью он плохо спал, и идти на работу не хотелось. Было около девяти утра. Глаза у Вима слипались. Получив очередную связку тряпок, он посмотрел в угол комнаты, где были сложены тюки соломы. За ними складывали сетки, готовые к отправке. Ему в голову пришла мысль. Когда ему снова пришлось идти за тряпками, он проскользнул за тюки соломы, свернулся на груде сеток и крепко заснул.

Дубинка обрушилась ему на голову и правое плечо. Вим подскочил и автоматически вытянулся. Он потянулся за своей шапкой, но не мог ее найти. Прямо перед ним стоял польский мастер:

– Heute Abend fünfundzwanzig am Arsch! Двадцать пять плетей – вечером!

Ударами дубинки он погнал Вима на работу. Мастер решил посчитать готовые сетки и наткнулся на спящего узника. Результатов подсчета ждал капо, поэтому мастер больше не обращал на Вима внимания. Вим сел на свое место и принялся плести сетки. Сосед шепнул, что он пропустил дневной суп. Было уже почти три часа дня. Вим постепенно пришел в себя. Он понял, что чуть не погиб. А вечером капо или мастер, который его поймал и почувствовал себя полным идиотом, располосуют ему спину. Если Виму повезет, раны будут не очень глубокими и он сможет оклематься в лазарете. Но он знал, что многие после такого наказания не выживают. Какой он идиот!

День никогда не тянулся так долго. Во время вечерней поверки Вим внимательно смотрел, не появится ли польский мастер или капо. Он постарался затеряться в самой середине группы. Напряжение было таким сильным, что он не чувствовал холода. Он изо всех сил всматривался, но те, кого он так боялся, не появились. Не появились они и вечером при раздаче еды. Вим с трудом заставил себя есть суп. Может быть, на полный желудок ему будет легче. Несмотря на голод, глотать было трудно. Он постоянно смотрел на дверь барака. Та так и не открылась.

Вим рассказал эту историю Гайту. Тот поверить не мог, что Вим совершил такую глупость. Помочь он мог только одним – молитвой. Вечером Вим не пошел бродить по лагерю, а остался в своем блоке, чтобы не наткнуться на капо или мастера. Но за ним так и не пришли. Ночью он никак не мог заснуть, а заснув, просыпался в холодном поту.

Следующий день прошел, как и все остальные. Он работал изо всех сил (конечно, по собственным стандартам), и мастер не обращал на него внимания. Из-за бессонной ночи он страшно устал, но даже смотреть в сторону тюков с соломой боялся. А за тряпками ходил сосед. Вечером в бараке Вим наконец-то смог расслабиться. Гайт был уверен, что помогла его молитва.

Сразу после ужина заключенные услышали громкий шум, доносившийся из соседнего барака. Сквозь окошко они увидели, что барак опустел, а заключенных вывели на плац. Кто-то украл еду, но никто не знал,