Ярко-зеленая трава в самом центре усыпана маргаритками. Что-то необычное есть в этом месте. И говорить здесь хочется тише.

— Ты поймал меня, — тихо шепчет Кэролайн.

— Нет. Это ты поймала меня.

Я снова беру ее руку, целую и слегка покусываю пальчики. Медленно и очень нежно. Не знаю, надолго ли хватит этой моей деликатности. Мне хочется смять ее в своих страстных объятиях. Или я не Минотавр, пожирающий юных красавиц?

— Ну хорошо. Так что же мне делать с тобой?

— Все, что угодно, любовь моя!

Как легко это признание слетело с моих губ! Я уже ничего не понимаю и не хочу понимать. Мне безразлично все, что происходит вокруг. Пусть Земля окажется плоской, и драконы воскреснут! Я согласен на все! Главное, мы — вместе.

Она опускается на колени. Теперь наши лица совсем близко. С этого момента все идет не так. Сначала я долго вожусь со своими панталонами, собираясь ослабить завязки. Она пытается помочь мне, мы оба нервничаем и запутываем их еще больше. К счастью, на мне нет тех розовых трико. Затем нам предстоит борьба с бесчисленными юбками Кэролайн. Как это возможно, если платье выглядит почти невесомым? Я комментирую вслух все, о чем думаю в эти бесконечные минуты.

Наконец жаркие объятия, страстные поцелуи, шумные признания. Она извивается и изгибается подо мной и… На какой-то момент мне кажется, что она играет свой исступленный восторг, или… О Боже, да это как в первый раз, неожиданно и чудесно!

Это и впрямь как в первый раз. Все произошло, не успев начаться.

Вдруг она больно ударяет меня по плечу:

— Пусти меня, немедленно!

От неожиданности я теряю дар речи. В ее голосе не слышится ни нежности, ни любви, только одно раздражение. Я отодвигаюсь от нее.

— Извини, я ничего не понимаю. Разве я…

— Этот чертов камень подо мной, — бормочет она и приподнимает свои бедра так, что желание вновь возвращается ко мне; и достает из-под себя осколок гравия. — Я все пыталась сказать тебе, но, конечно же, ты ничего не слышал. Это было ужасно. Ужаснее не было никогда. Даже думать не смей, что мы этим займемся еще раз. Ни за что.

— Люблю тебя, — произношу я и тут же сожалею об этом, увидев, как она посмотрела на меня. — Мне очень жаль, обычно я не…

Черт, она уже одевается, а ведь я только мельком взглянул на ее роскошную, великолепную грудь. Она вновь кидает на меня убийственный взгляд и велит прикрыть наготу.

— Каро, я уезжаю завтра. Ранним утром.

Черт! Что заставило меня сказать ей об этом в такой момент? И вдруг она стала очень тихой.

— Куда… куда ты уезжаешь?

Ее лицо бледнеет. В это мгновение раздается гром и первые тяжелые капли дождя падают на нас.

Её глаза становятся влажными. Крупные слезы катятся по щекам. Что это? Кэролайн плачет? Боже мой, я не хочу, чтобы она плакала. И никогда не допущу этого. Пусть она ненавидит меня, но только не плачет. Ненависть лучше разбитого сердца. Мне надо как-то разозлить ее.

Я поднимаюсь и затягиваю пояс на тунике.

— Куда я уезжаю, вас не касается. Театральные эксперименты хороши в меру. Вы мне надоели, леди Элмхерст. Вы удивили меня! Очень долго сопротивлялись! Я был уверен, что вы сдадитесь гораздо быстрее. По крайней мере в этом меня уверяли некоторые джентльмены.

Она поднимается и наотмашь бьет меня по лицу.

— Ублюдок!

Вспышка молнии озаряет ее фигуру в последний раз. Она убегает, скрывается в темноте лабиринта. В этот момент все сотрясается от грома и начинается ливень.

Что ж, мне удалось вызвать в ней ярость и ненависть. Как она смотрела на меня в тот момент, когда я оскорблял ее! Это не выходит у меня из головы. Ливень промочил одежду до нитки, потоки дождя текут по лицу. Я едва дышу. Неужели мне суждено бродить по этому лабиринту вечно, мучаясь от боли и стыда? Нет, это было бы слишком легким наказанием за то, что я сделал. Интуиция подсказывает мне держаться правой стороны и поворачивать направо. Я довольно долго брожу по лабиринту и выхожу в сад, когда уже последние капли прошумевшего ливня падают с ветвей деревьев. Небо заметно светлеет, далекие отблески молнии уже сверкают у горизонта.

Совершенно мокрые сандалии тяжело хлюпают по гравию. Надо сосредоточиться и выработать план действий. Я должен собрать вещи и уехать. Что ж, поеду в Бат. Через пару дней буду там, а может быть, и раньше.

Я иду к черному ходу, через который мы выбежали после премьеры. Внезапно дверь распахивается настежь. Свет, идущий с улицы, освещает мужской силуэт. Это тот самый человек, который десять лет назад пытался убить меня.

— Ник? — спрашивает он, щурясь. — Ник?

У него срывается голос. Мужчина бросается на меня.

Мой сводный брат, герцог Тируэлл, виснет у меня на плече и громко всхлипывает.

— Я… думал, что тебя уже нет в живых. Черт тебя подери! Черт тебя подери, Ник!

— Ради Бога, Саймон, успокойся… — похлопываю его по спине, пытаясь успокоить.

Я почти не удивлен такому повороту. Его появление — лишь финальный эпизод длинного сна. Немного эротики, сильный ливень, замысловатый лабиринт и долгое возвращение.

— Да ты насквозь промок!

Он делает шаг назад.

— Я попал под дождь.

— Да-да. Это был настоящий ливень… Что ты делаешь здесь? И где был все это время?

— В саду.

— До этого, Ник. Где ты был все эти десять лет? И что ты делаешь здесь, у Оттеруэла? Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя на сцене, и чуть не лишился чувств.

Он вынимает из кармана платок и громко сморкается. За эти десять лет, что мы не виделись, он стал выше, шире в плечах. В нем почти ничего не осталось от долговязого и нескладного пятнадцатилетнего подростка. Мы стали еще больше похожи внешне. Впрочем, это неудивительно, если учесть тот факт, что у нас общий отец.

— Я был за границей. После расскажу. Мне надо переодеться.

Я поворачиваюсь, направляясь в артистическую уборную. Сбрасываю с себя промокшую насквозь одежду. «Прошу прощения, ваша светлость», — разумеется, вслух я этого не произношу.

— Откуда эти шрамы? Это от хлыста? Кто посмел?

На эти вопросы ответ давно заготовлен. Каким же нелепым кажется он мне сейчас! Я слишком измучен и утомлен, чтобы заниматься враньем, рассказывая, как меня поймали в гареме султана.

— Это произошло давно, когда я был матросом.

— Ты был матросом?

Натягиваю сухую сорочку.

— Меня заставили. Потом я дезертировал.

Он хмурится.

— Значит, тебя могут повесить?