На победном обеде 24 мая 1945 года Сталин косвенно проговорился, и из этого откровения можно предположить, что па кунцевской даче его охватил страх, боязнь свержения в минуту всенародной духовной смуты, вызванной апокалипсической войной. Сталин сказал на обеде по поводу тех тяжелых дней: «Народ мог бы сказать правительству: «Ты не оправдало наши ожидания. Уходи. Мы найдем новое правительство, и оно заключит мир с Германией».

Карикатура из британской газеты Evening Standard на раздел Польши. 20 сентября 1939 г. Гитлер: «Отброс общества, если я не ошибаюсь?» Сталин: «Кровавый убийца рабочих, осмелюсь предположить?»

Кстати, о мнении Сталина по поводу возможного мира с Гитлером мы еще поговорим.

Как видим, даже самые скрытные вожди в минуты победных, триумфальных минут подвергнуты радостным эмоциям, и в их словах невольно прорываются сокровенные мысли о судьбе народа и государства. И не всегда такие мысли подтверждают народную веру в вождя… бывает, что и разрушают, развенчивают нимбы над «мудрыми» владыками.

30 июня Молотов и другие члены Политбюро приехали в Кунцево. Сталин был настолько самоуглублен, или, наверное, был готов выслушать от вчерашних своих раболепных подчиненных приговор о своем свержении — иначе не объяснишь его вопроса: «Зачем вы приехали?» Так мог спросить диктатор, прохлаждающийся на отдыхе в Ливадии в мирное время, но никак не глава государства в катастрофический для него момент.

Такое странное поведение оставило у некоторых впечатление, будто Сталин подумал, что его приехали арестовать. Да и чего еще мог ожидать тоталитарист, самоустранившийся от дел в «минуты горестей народных» и знавший, что в предыдущие годы он погубил своими репрессиями миллионы людей?

Микоян впоследствии вспоминал, что когда Сталин задал вопрос, «у него было странное выражение лица, да и вопрос прозвучал довольно странно». Когда Молотов предложил создать Государственный Комитет Обороны и Сталина назначить председателем, то Сталин был удивлен (это было видно по его лицу!), но не возразил и просто ответил: «Хорошо».

Поразительные свидетельства о состоянии вождя, с которого на несколько минут спала маска невозмутимости, и по выражению его лица наблюдательные члены Политбюро могли предположить, какое смятение творилось в его душе. Если это так (а такую картину независимо друг от друга разными словами описывали несколько человек, включая Микояна), то тогда как раз был самый удобный момент совершить блестящий государственный переворот — достаточно было устранить немногочисленную верную лично Сталину охрану на даче. Но приехавшие к нему даже и не помышляли об устранении вождя с его поста: наоборот, делая его Главнокомандующим, они создавали из него знамя борьбы против фашизма для всех советских и зарубежных народов. В эти минуты Сталин начал превращаться в героя для мировой общественности, причем та же вдумчивая общественность одновременно помнила, что он — диктатор в своей стране.

С этого дня к Сталину возвратилась его уверенность, и он чаще начал появляться в Кремле. Теперь он вновь почувствовал себя незаменимым вождем. Пожалуй, дни затворничества в Кунцево для него были самыми драматическими днями в его сознательной жизни и в судьбе как главы государства. 3 июля он наконец обратился по радио к народу, используя не совсем привычные для всех, не канцелярско-политические обороты. Сама стилистика его речи была иной, более разговорной, доверительной: «Товарищи! Граждане! Бойцы нашей армии и флота! Братья и сестры! Я обращаюсь к вам, мои друзья». Сотни тысяч людей, у которых родственники были репрессированы, плакали в этот день, когда диктатор назвал их «братьями и сестрами» и позвал на защиту Родины. С этого дня образ диктатора для многих отодвинулся на задний план, а вперед выдвинулся государственный муж, понимающий народное горе и ведущий страну к победе через все лишения. На китайский манер это был уже в сознании миллионов «великий кормчий, истинный отец нации».

Только из выступления Сталина народ узнал, что Литва и Латвия, значительная часть Украины захвачены немцами. Затрагивая патриотические чувства, Сталин сказал, что «наша страна в большой опасности», и призвал русский народ уничтожать все возможное при вынужденном отступлении и эвакуации, вести безжалостную борьбу с врагом в его тылу.

С выходом Сталина из затворничества быстрее стала устраняться неразбериха в руководстве. До него, 23 июня, была создана Ставка Верховного Командования во главе с Тимошенко: Сталин был в Ставке как член. А 19 июля он уже стал комиссаром обороны и только 8 августа — Верховным Главнокомандующим. Тогда Ставка главного командования определилась как его штаб. Чуть раньше, 30 июня, был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО) под председательством Сталина. ГКО имел полномочия давать директивы всем государственным, партийным, советским и военным органам. Так, наконец, завершилось состредоточение в руках Сталина политического, экономического и военного руководства страной. Он теперь являлся, как говорится, идеальным диктатором, хрестоматийным.

Поскольку в штабах на фронте и в хозяйственной во имя дисциплины пирамиде страны из-за неразберихи приказы выполнялись медленнее, чем этого требовали обстоятельства, то потребовалось ужесточить дисциплину во всей стране. Эта задача, естественно, была поручена Берии, и он со своими спецвойсками и подразделениями исполнил данную миссию со всей безжалостностью и суровостью. И опять же, как при репрессиях в мирное время, карательные методы часто применялись без разбору. Приказ? 270 от 16 августа 1941 года, пожалуй, самый одиозный из появившихся в годы Отечественной войны, поскольку он объявлял «ЗЛОСТНЫМИ дезертирами» офицеров, политработников, попавших в плен. Их семьи подлежали аресту и высылке. Мехлис, известный своей злопамятностью, завистью и мстительностью, издал дополнительно директиву, в которой однозначно говорилось, что «каждый, кто попал в плен — изменник Родины», невзирая ни на какие обстоятельства пленения. В этой фашистской по смыслу директиве указывалось, что лучше покончить жизнь самоубийством, чем попасть живым в плен.

Эти два документа вызвали возмущение стран — участниц Женевской конвенции и Международного Красного Креста. Но Сталин был непреклонен и не обратил никакого внимания на всплеск возмущенного общественного мнения в цивилизованных странах мира. Сталин считал, что страх в военное время — самый надежный рычаг управления страной. И эти два документа стали драматическими, трагическими для сотен тысяч людей, попавших в плен ранеными, контуженными, без сознания. После войны почти все оставшиеся в живых военнослужащие, побывавшие во вражеском плену, угодили в советские концлагеря. С 1945 года по стране даже ходила мрачная поговорка, характеризующая судьбу таких людей: «Из лагеря — в лагерь». В то же время в Британии и США солдат, попавших в германский плен при чрезвычайных обстоятельствах, после войны встречали как героев — с цветами и оркестрами. При случае обратите внимание на такие кинокадры в документальных западных фильмах об окончании Второй мировой войны.