После занятия Куско Франсиско Писарро столкнулся со многими проблемами, требовавшими немедленных действий. Он должен был защищать свое завоевание от контрударов китонской армии. Ему нужно было решить вопрос с правительством и обеспечить управление местным населением. А также он должен был вознаградить своих собственных солдат-победителей и убедить их остаться здесь поселенцами.

Теперь, когда Куско был взят, несмотря на самоотверженную защиту китонских войск, в то время как Чалкучима был мертв, а Кискис проявлял непокорность, Писарро уже не пытался играть на стороне обеих противоборствующих партий в гражданской войне. Он открыто встал на сторону ветви королевской фамилии в Куско, к которой принадлежал Уаскар. Он и его люди с готовностью облачились в одежды освободителей. На следующий день после занятия Куско Писарро сделал Манко правителем, «так как он был благоразумным и энергичным молодым человеком, вождем индейцев, которые находились там в это время, и к тому же законным наследником империи. Это было сделано очень быстро… чтобы местные жители не присоединились к армии китонцев, а получили бы своего собственного правителя, чтобы ему поклоняться и подчиняться».

Писарро немедленно начал подстрекать нового правителя, чтобы тот собрал армию для освобождения Куско от китонских захватчиков. Манко хотел ни много ни мало как отомстить за преследование его семьи. «За четыре дня он собрал 5 тысяч хорошо вооруженных индейцев». Пятьдесят испанских всадников под командованием Эрнандо де Сото сопровождали это войско в погоне за Кискисом, который вместе со своей армией отступил в горы западной части империи, которая имела название «кунти-суйю», и находился у верховьев реки Апуримак, в 25 милях к юго-западу от Куско. Союзническая экспедиция продолжалась десять дней, но успеха не имела. Авангард Кискиса оборонял редут у прохода в горах и предупредил главные силы китонской армии о приближении кавалерии де Сото. Армия Кискиса при отступлении перешла через Апуримакское ущелье недалеко от деревушки Капи, сожгла подвесной мост и градом метательных снарядов отразила попытку союзнических сил переправиться через него. Эта местность ужаснула испанцев, так как она была «самой дикой и недоступной из того, что они до этого видели». Но Манко был доволен, что его воины хорошо проявили себя в жестоком бою с частью армии Кискиса.

Хотя армия китонцев и избежала встречи с этой карательной экспедицией, третье поражение поколебало ее боевой дух. Кискис не мог более заставить своих воинов оставаться вблизи Куско, а тем более ответить чужеземным завоевателям контратакой. Его воины думали только о возвращении домой и начали долгий путь в сторону Кито.

Экспедиция против Кискиса вернулась в Куско к концу декабря 1533 года. Испанцам из отряда де Сото очень хотелось заняться грабежами, а Манко желал официально короноваться на престол Инки. Манко уединился в специальном убежище в горах, чтобы выдержать необходимый трехдневный пост. Затем он торжественно прибыл на площадь для участия в ритуале, который сопровождал коронацию его единокровного брата Тупака Уальпы в Кахамарке четыре месяца тому назад. Вместе с торжествами, связанными с коронацией, праздновалась победа и освобождение от китонской оккупации. Последовали дни буйных празднований, и конкистадоры получили возможность увидеть все великолепие церемоний инков. Большую роль в них играли мумифицированные тела предков, Великих Инков, — христиане тогда не чувствовали в себе еще достаточно уверенности, чтобы вмешиваться в эти языческие ритуалы. Мигель де Эстете оставил живой отчет о тех днях торжеств. «Каждый день собиралось такое большое количество людей, что эта толпа с трудом помещалась на площади. По приказу Манко всех его умерших предков вынесли на площадь для участия в празднике. После того как со всей своей многочисленной свитой он зашел в храм, чтобы вознести молитву солнцу, он в течение утра обошел один за другим все мавзолеи, в которых находились забальзамированные тела умерших Инков. Затем их оттуда достали с великими почестями и преклонением, внесли в город и усадили каждого на свой трон по старшинству. Каждую мумию несли в паланкине слуги в ливреях. Индейцы шли за ними, распевая песни и воздавая хвалу солнцу… Они достигли площади в сопровождении большой толпы народа, впереди которой несли паланкин с Великим Инкой. Мумию его отца Уайна-Капака несли вровень с ним, а набальзамированные тела других предков с коронами на головах также покоились в паланкинах. Для каждого из них был сооружен шатер, и усопшие были по очереди помещены в них. Каждый сидел на своем троне в окружении слуг и женщин с мухобойками в руках. Окружение оказывало своим королям такие почести, как будто они были живыми. Рядом с каждым из них находился небольшой алтарь с его эмблемой, на котором лежали его ногти, волосы, зубы и другие частицы его тела, вырезанные после его смерти… Они оставались там с восьми часов утра до самой ночи без перерыва… Там было так много народа, а мужчины и женщины пили так много — все, чем они занимались, это была сплошная пьянка, — что по двум широким канализационным стокам более 18 дюймов в ширину, спускающимся в реку под камнями площади, целый день текла моча; поток был такой силы, как в половодье весной. Это было неудивительно, принимая в расчет количество выпитого и тех, кто пил. Но зрелище это было поразительным, дотоле невиданным… Эти празднества длились свыше тридцати дней кряду». Педро Санчо описал, в частности, мумию Уайна-Капака: «Она была обернута в богатые ткани и почти вся целая, недоставало только кончика носа». Педро Писарро вспоминал, что ежедневный ритуал начинался процессией, несущей изображение солнца и возглавляемой верховным жрецом по имени Вильяк Уму. Церемония также включала в себя символическую трапезу для каждой мумии. Еду сжигали на жаровне, стоящей перед мумией, а в большие золотые, серебряные или глиняные кувшины наливали чичу. Золу от сгоревшей пищи и чичу затем выливали в круглую каменную купель, содержимое которой затем оказывалось в той же самой сточной канаве, что уносила в реку мочу.

Испанцы вновь использовали коронацию для того, чтобы инсценировать демонстрацию преданности и дружбы между индейцами и европейцами. «После того как святой отец [Вальверде] отслужил мессу, губернатор вышел на площадь со своими людьми и в присутствии восседавшего на троне касика [Инки], окружавших его вождей, воинов… и своих собственных испанцев обратился к ним с речью, как он это делал раньше в подобных случаях. Я [Педро Санчо], как его секретарь и армейский писарь, согласно воле его величества зачитал им „Требования“. Содержание этого документа им перевели, и они всё поняли и подтвердили это». Затем каждый вождь прошел через ритуал поднятия над головой испанского королевского штандарта под звуки труб, а Манко выпил с губернатором и другими испанскими военачальниками из золотого кубка. Индейцы «много пели и воздавали хвалу солнцу за изгнание их врагов с их земли и за то, что оно послало христиан править ими. Такова была суть их песен, хотя, — как осторожно добавил Эстете, — я не верю, что таковы были их истинные намерения. Они всего лишь хотели заставить нас думать, что они довольны присутствием испанцев…»

Документ, который был зачитан, переведен и «понят» индейскими вождями, представлял собой необычную декларацию под названием «Требования». Эта декларация явилась результатом той нравственной полемики, которая бушевала в Испании и в Вест-Индии в течение более двадцати лет. Спорный вопрос состоял в том, имеют ли испанцы право на завоевание индейских государств в обеих Америках. Хотя папа Александр поделил мир таким образом, что Африка и Бразилия отошли Португалии, а остальная часть обеих Америк — Испании, многие доказывали, что этот дар был сделан лишь с целью обращения в свою веру, а не для агрессии и завоевания. «Средствами достижения этой цели не могут служить грабеж, злословие, пленение или истребление их, или опустошение их земель, ибо это вызовет у язычников отвращение к нашей вере».