От него и вправду исходил не очень-то приятный запах — сладковатый, чуть затхлый, будто от подгнившего сена. Но он не собирался обсуждать это с девчонкой — сверстницей Мелли. Он задыхался от гнева.

— Ну, это уж слишком…

Он круто повернулся, чтобы выйти из кухни, но в дверях, преградив ему путь, стояла женщина в алом бархатном платье, почти таком же, как у девочки, только взрослого фасона.

— Местер Рубенс, — спросила она, — что здесь происходит?

— Я отказываюсь, — прошипел он. — Я не останусь здесь ни одной минуты! И тогда увидим, кого вы сможете нанять, чтобы учить это маленькое чудовище!

— Этого нам не хватало! — воскликнула фру. — Что она сейчас натворила?

— Дерзость! Строптивость! Невнимание! Неслыханная наглость!

— Он ударил меня! — воскликнула девочка и протянула ручку матери.

— Ну вот! Местер Рубенс, разве от битья будет толк?

— Не желаете ли вы, фру, наставлять меня в педагогике?

— Нет! Нет! Разумеется, нет…

— Это дитя не поддается обучению. Мятежна! Такова ее натура, да, говорю откровенно, изъян характера. Там, где надлежит быть естественной женской покорности, я нахожу лишь бунтарство и дикость!

Естественная женская покорность? Вот бы ему познакомиться с Мелли! Или с Диной! Или с мамой!

— Ей просто не хватает брата, Маркуса, — попыталась объяснить ему фру. — Я поговорю с ней. Завтра будет лучше!

— Как угодно! Но без меня! За сим требую отставки! — Он холодно поклонился матери и зашагал вверх по кухонной лестнице.

— Да что ж это такое! — в третий раз воскликнула фру. — Вы, Местер, не можете бросить ученицу! Мы можем… я уверена, что мой муж охотно заплатит больше!

Но Местер Рубенс не дал себя остановить.

— Речь не о деньгах! — резко выговорил он. — Речь о почтении!

И он промаршировал в дверь за последней ступенькой кухонной лестницы и захлопнул ее за собой.

Женщина постояла какой-то миг, потерянно глядя вверх, на лестницу. Затем, опустившись на скамью, разразилась слезами.

— О, Мира! — вскричала она и прижала к себе девочку. — Что ты натворила!

— Он ударил меня, мама! — неуверенно произнесла Мира. — Мама, ты не плачь!

Я никак не мог понять, почему мать так отчаянно плачет. По мне, так пусть бы почтенный Местер Рубенс шел на все четыре стороны.

— Я ведь говорила тебе, Мира, девочка моя! — пробормотала фру, прижимаясь к волосам ребенка. — Ты должна быть милой и учтивой и постараться выучить предписание. Иначе они придут и отнимут тебя у меня!

Тут девочка, всхлипнув, снова горько заплакала.

— Я не хочу этого, мама! Я не хочу, чтобы меня увели черные люди!

— О, моя малышка, сокровище мое!..

— Что за черные люди? — спросил я.

Фру подняла глаза и тут только заметила меня.

— Кто ты?

— Меня зовут Давин. — Я и не думал представляться как номер восемь — Е — десять. — Я пришел расширить ворота тележного двора. Что это за черные люди, которых боится Мира?

Какой-то миг у нее на лице было написано, что говорить о своих бедах с человеком в сером неприлично. Но я думаю, она была слишком несчастна, чтобы промолчать.

— Они называют это Постановлением о Всеобщем Образовании, — горько вымолвила женщина. — Но это скорее безобразное скудоумие под видом учебы. Дети горожан, все до единого, должны пройти годичное испытание знаний и умений. Если они его не выдержат, то… то их посылают в школу. — Она прижала ребенка к себе. — Они уже забрали Маркуса. Я не хочу терять и Миру тоже.

У меня в голове зашевелилась неясная мысль…

— Сколько времени остается до этого испытания?

Слезы вновь покатились по щекам фру.

— Одна неделя, — глухо ответила она. — О, Мира, почему ты не могла быть просто милой, послушной девочкой?

Я глубоко вдохнул.

— Мой двоюродный брат умелый учитель… — начал было я.

Трудно было убедить ее, что человек в сером может помочь ее ребенку. Мысль о том, что люди из Заведения могут вообще читать и писать, никогда не приходила ей в голову, и если бы она видела какой-то другой выход, она едва ли пошла на это. Но в конце концов мы договорились, что я сейчас же приведу Нико.

«Как бы там ни было, — подумал я, — он хотя бы выберется из тростниковых зарослей».

Инес проводила меня до дверей.

— Ты умеешь бороться с трудностями, — восхищенно сказала она. — А он, твой двоюродный, он и вправду смыслит в таком деле?

— Да, — ответил я.

— Здорово! — обрадовалась она. — Мира порой бывает дряньчугой, чертенком, но ты бы видел Маркуса в последний раз, когда он был дома! Нельзя так обращаться с детьми!

Когда мы в тот вечер вернулись в Приют, Нико попросил меня поглядеть доски должников всего нашего семейства. И вправду все сошлось. Мы все вместе задолжали уже восемь марок меди. Не много, конечно, но все-таки больше, чем мы в силах заплатить.

— Можно подумать, они заглянули в наш кошелек, прежде чем записать эту сумму, — сказал я Нико.

Он задумался.

— Возможно, они так и поступили. В первый же день, пока мы были в бане.

— Это место — ловушка, — с горечью произнес я. — Они принимают тебя с распростертыми объятиями, а потом ты у них в капкане.

В ближайшие дни Нико и я каждое утро шли на Серебряную улицу: я — расширять ворота тележного двора, Нико — чтобы втемяшить нужные слова в упрямую голову Миры.

В погожий день он обычно выходил ко мне во двор с хлебом и сыром или тем, что было припасено для нас у Инес на обед.

— Ну и чудеса! Чему они учат детей! — сказал как-то Нико. — Смотри, чего они хотят, чтоб она списала и зарубила себе на носу!

Он протянул мне листок пергамента, исписанный витиеватыми буквами.

— Ох, будет быстрее, коли ты прочитаешь мне это вслух, — пробормотал я.

Нико искоса взглянул на меня.

— Ты уверен, что мне не стоит поучить тебя чтению? — спросил он. — Уметь читать — это здорово, и нам незачем рассказывать кому-либо об этом.

— Я умею!

— Да, я знаю. Но если ты не станешь читать время от времени, кончится тем, что ты все забудешь!

— Ну, читай же наконец, Нико! — сказал я. — Ты успеешь сделать из меня писаря в другой раз!

— Тебя? Писарем? — Нико усмехнулся. — Не думаю! Какой из тебя писарь! Если в тебе и есть что-то от писаря, то очень немного!

— Ну, читай же эту бумагу! — попросил я и смахнул крошки с рубахи.