— Попробую, — не очень уверенно пообещал я. — Я немного в лекарстве понимаю.

Кузьма с надеждой глянул на меня, попытался встать, но, вскрикнув от боли, не смог.

— Держи стрелу, чтобы она не шевелилась, — велел я и поднял его на ноги.

Мы медленно пошли назад к избе.

— Что же это у тебя за товарищи такие? — чтобы отвлечь раненого, спросил я.

— Чумы как чумы боятся, — попытался пошутить он, криво ухмыляясь. — Может, они и правы, нешто можно заразу разносить! Что делать, коли не повезло.

— Наталья! — Позвал я, подводя раненого к дому. — Иди сюда, помоги.

Морозова вышла из-за нашего укрытия, но на помощь не спешила. Оно и понятно, два года назад в Москве от чумы умерло больше ста тысяч жителей.

— Иди, тебе говорю, не бойся! — сердито закричал я.

Наталья Георгиевна вздохнула, покорилась и медленно приблизилась.

— Постели на пол сено, нужно уложить человека, — велел я, указав на сарай.

Наталья повиновалась и быстро соорудила довольно удобное ложе. Я подвел к нему Кузьму и осторожно уложил на спину.

— Ишь, сердешный, как тебя ироды поранили! — запричитала женщина, увидев торчащую из тела стрелу.

Что делать дальше, было не очень понятно. Никаких приспособлений для операции, кроме небольшого ножа, у меня не была. Не говоря уже об антисептиках. Нужно было срочно найти что-нибудь подходящее, чтобы вскипятить воду.

— Я сейчас, — сказал я и, закрыв нос и рот шапкой, отправился в чумную избу.

Теперь, при дневном свете, передо мной открылось страшное зрелище. Комната была завалена трупами людей. Сдерживая дыхание, я спешно осмотрелся и, прихватив свободной рукой стоящий у очага глиняный горшок, выскочил наружу.

— Мне кажется, что они умерли не от болезни, а их убили, — сообщил я тревожно ждущим моего возвращения Наталье с Кузьмой. — Сейчас отдышусь и посмотрю. А ты, — велел я Морозовой, — вымой горшок и нагрей в нем воды.

Наталья безропотно взяла горшок и растерянно огляделась.

— Колодец за баней, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Я пошел…

Я несколько раз глубоко вдохнул и опять ринулся в избу. Теперь я прошел вглубь, где в самых немыслимых позах лежали тела убиенных. Вблизи стало ясно, что я не ошибся. Люди, трое взрослых и четверо детей, были жесточайшим образом убиты. У крупного мужчины в крестьянском платье горло было перерезано, как говорится, от уха до уха. У старика размозжена голова, а женщину и детей закололи то ли пиками, то ли просто зарезали. Не сдержав тошноту, я выскочил наружу, и меня вырвало.

— Всех убили, — сказал я, когда мне немного полегчало.

У моих товарищей сразу прояснились лица. Насильственная смерть крестьян не грозила им неминуемой гибелью от страшной болезни.

— Я за водой, — ожила Наталья и бросилась на зады усадьбы к колодцу.

Не дожидаясь ее возвращения, я насовал сена в дворовую печурку и принялся добывать огонь. Трут, к счастью, уже высох и после нескольких попыток задымился от искры, выбитой специальной железкой из кремня. Я раздул огонь и запалил бересту, от нее занялось сено, а когда оно разгорелось, подбросил в печурку кольев из плетня.

Кузьма, сжав зубы, неподвижно лежал на своем лежаке в дверях сарая, внимательно наблюдая за моими действиями.

— А на что тебе вода? — спросил он осевшим голосом.

— Рану промыть, — ответил я, ставя на веселый костерок принесенный Морозовой горшок с водой. — Чтобы зараза в тело не попала.

Оставив Наталью наблюдать за печкой, я принялся за раненого. Сначала разрезал кафтан и нательную рубаху, уже пропитанную кровью. Стрела вошла так глубоко в тело, что наконечника видно не было. К тому же все было так залито кровью, что рассмотреть что-либо, кроме грубо струганного древка, было невозможно.

Кузьма мужественно терпел мои прикосновения, но по его побелевшему лицу и сжатым зубам было понятно, как ему больно. Чтобы отвлечь его от боли, я применил свою экстрасенсорику — начал концентрировать биополе над раной. Ладонями чувствовались ответные болевые импульсы, исходящие от раненого места. Я представил, что чувствует человек, в которого воткнута палка с железным наконечником, и меня прошиб пот.

— Зря ты, добрый человек, мучаешься, — сказал осипшим голосом раненый. — Мне уже не поможешь… Жаль, попа нет, придется помирать без покаяния.

— Помереть всегда успеешь. Ты лучше скажи, сейчас болит больше или меньше?

— Вроде немного полегчало. У тебя от рук тепло идет, от боли отвлекает.

— Вот и хорошо, сейчас вскипит вода, промоем рану и что-нибудь придумаем. Мне придется стрелу вытащить, сначала будет больно, а потом сразу станет легче, — успокаивал я Кузьму.

Вода, однако, все не вскипала, несмотря на все усилия Натальи, подсовывающей в костер сено и сухие щепки. Я уже присмотрелся к ране, и она перестала казаться такой ужасной, как на первый взгляд. В конце концов, вытащить стрелу не самое главное, самым сложным будет продезинфицировать рану. У меня для этого под рукой было единственное народное средство, которое я только один раз применил на практике, но в действенности которого сомневался. Пришлось идти на неизбежный риск. Я отрезал от остатков своей нижней рубашки лоскут и зашел за угол дома смочить его собственным стерилизатором.

Кузьме было не до того, откуда я взял для этого воду, и я не стал его посвящать в тайну своих экспериментов. Отерев кровь вокруг раны, я, наконец, рассмотрел, как сидит в теле стрела. Острие было полностью скрыто в груди, снаружи осталось только привязанное тонкой жилой к хвостовику наконечника древко. Я немного покачал стрелу, вытягивая ее наружу. Раненый дернулся и замычал от боли, а орудие убийства даже не пошевелилось. Из раны опять показалась кровь.

— Потерпи, — машинально сказал я, занимаясь остановкой кровотечения.

— Терплю, — ответил Кузьма, скрипя зубами.

— Вода закипает, — оповестила Наталья Георгиевна, подходя к сараю и опасливо косясь на обнаженную грудь Кузьмы.

Я вышел наружу и, зачерпнув в берестяной туесок горячую воду, попросил Наталью слить мне на руки. Условно вымыв руки, я опустил в кипяток нож и лоскуты своей нижней рубахи.

— Ты что, нож варить собрался? — удивленно спросила Морозова, наблюдая за моими странными действиями.

— Грязь с ножа смываю, как в бане, — пояснил я, не вдаваясь в подробности открытия Луи Пастера.

— А тряпки зачем варишь? — не унималась любознательная женщина.

— Тоже грязь с них смываю.

— Так у тебя же рубаха недавно стиранная.

— Нужно, чтобы в рану вообще ничего не попало.

— А что в нее может попасть?

Я не ответил и вынул из горшка слегка прокипяченные нож и материю.