дневник Джона Ди представлял собой в высшей степени странный хаос: следовал целый ряд страниц, сплошь покрытых не поддающимися никакому воспроизведению знаками, вкривь и вкось испещренных символами и расчетами явно каббалистического свойства, ибо автор оперировал как числами, так и буквами. И все же эта абракадабра не создавала впечатления сколь-нибудь осмысленной криптографии, да и на рассеянную игру пера она не походила. Скорее всего эти сигиллы[24] имели отношение к тем заклинаниям, которые использовал мой предок Ди, чтобы покорить Елизавету.

Страницы эти источали тончайшие, ядовитые миазмы такого умопомрачительного кошмара, что внимательно смотреть на них достаточно продолжительное время просто не представлялось возможным. Я почти физически ощущаю, как безумие, сплющенное и истлевшее, подобно спрессованному между листами гербария праху древних растений, таинственным флюидом воспаряет с этих страниц дневника и кружит мне голову. Да, да, это почерк безумия, его невозможно спутать ни с чем, и первые же, все еще лихорадочно прыгающие строки, которые, однако, уже поддаются прочтению, только подтверждают это. Так и хочется сравнить их с корчами только что вынутого из петли человека, лишь на один удар пульса разминувшегося со смертью и теперь судорожно хватающего ртом воздух.

Перед тем как продолжить перевод, я бы хотел для самоконтроля и подстраховки моего рассудка сделать некоторые замечания.

Прежде всего: необходимость контролировать себя я ощущал с самого начала, вот почему от моего внимания не ускользнуло,

что чем дальше я изучаю наследство Джона Роджера, тем меньше и меньше доверяю себе! Время от времени мое Я соскальзывает куда-то в сторону. И тогда читаю вроде бы не своими глазами и мысли роятся чужие, незнакомые: не мой это мозг, а «нечто», находящееся на недосягаемом расстоянии от моего сидящего здесь тела, думает за меня. Так что контроль мне необходим, чтобы сохранять этот шаткий, скользкий, головокружительный эквилибр — «духовный» баланс!

И еще: я установил, что Джон Ди после заключения в Тауэре действительно бежал в Шотландию и в самом деле нашел прибежище в окрестностях Сидлоу-Хиллз. Далее, я выяснил, что Джон Ди, наблюдая куколку личинки, пережил буквально те же самые чувства, что и я... Значит, к нам переходит по наследству не только кровь наших предков, но и какие-то события из их жизни?! Разумеется, все это можно объяснить, если допустить фактор «случайности». Можно, но только я ощущаю нечто другое. Я чувствую фактор, полярно противоположный какой-либо «случайности». Но что испытаю я тогда, когда... не знаю... Пока... Поэтому— контроль.

Продолжение дневника Джона Ди

Потом Елизавета приходила еще раз, но могу ли я сегодня, по прошествии стольким: лет, с уверенностью утверждать, что это была она? А может, все же привидение?

В ту ночь она присосалась ко мне, как... как вампир. Значит, это была не Елизавета? Меня лихорадит от ужаса. Исаис Черная? Суккуб? Нет, у Исаис Черной не может быть ничего общего с моей Елизаветой! А я?« И все же Елизавета, несомненно, что-то почувствовала — да, да, она сама! То, что я совершил с суккубом, если только это был он, каким-то непостижимым законом магической аналогии передалось Елизавете. Но все равно: та Елизавета, которая подошла ко мне в парке в ночь ущербной луны, была она сама, и ни в коем случае не Исаис Черная!!!

В ту ночь черного искушения я потерял самую ионную для меня часть наследства: мой талисман, кинжал — наконечник копья Хоэла Дата. Потерял я его там, на газоне парка, во время заклинаний; мне кажется, он был еще у меня в руке —так велел Бартлет Грин, —когда призрак подошел и я подал ему... руку?.. Только руку?.. Во всяком случае, потом в ней уже ничего не было! Итак, я на веки вечные оплатил услуги Исаис Черной... И все же, сдается мне, цена за обман была слишком высокой.

Кажется, теперь понимаю: Исаис — это вечно женское начало,

кое присутствует в каждой женщине, и все многообразие женской креатуры заключено — в Исаис!

После той ночи я начисто утратил способность понимать Елизавету. Она стала для меня совсем далекой — и в то же время как никогда близкой. Предельно близкой — это и есть предел удаленности, полюс мучительного одиночества! Предельно близкое, но недосягаемое равнозначно смерти... Внешне королева Елизавета была чрезвычайно милостива ко мне. Но ее ледяной взгляд обжигал сердце. Ее величество была так же бесконечно далека, как Сириус. Приближаясь к ней, я ощущал какой-то великий... космический холод. Она часто посылала за мной. Но когда я являлся в Виндзорский замок, пускалась в пустые светские разговоры. Должно быть, ей доставляло удовольствие под прикрытием этой легкомысленной болтовни медленно убивать меня взглядом. Поистине жутко было это душевное безмолвие, исходящее от нее!..

Как-то она проезжала верхом мимо Мортлейка и в ответ на мое приветствие ударила хлыстом по стволу липы, растущей у ворот, возле которых я стоял..С тех пор липа стала хиреть, ветви ее поникли...

Потом я встретил ее величество у топи, простершейся рядом с Виндзорским замком; Елизавета спускала на цапель своих королевских соколов. Со мной рядом бежал мой верный бульдог. Королева поманила меня к себе. Благосклонно кивнув мне, она погладила моего пса. В ту же ночь он издох...

А липа погибла, ствол иссох снизу доверху. Вид некогда прекрасного дерева причинял мне боль, и я велел срубить его...

На этом наши встречи прекратились, и в течение всей поздней осени и зимы я королеву не видел. Никаких приглашений, полное забвение моей персоны. Лестер тоже держался на расстоянии.

Остался я один с Элинор, которая ненавидела меня пуще прежнего.

Закрывшись в кабинете, я с чрезвычайным прилежанием погрузился в труды Эвклида. И как только этот совершенно гениальный геометр не понимал, что наш мир не исчерпывается тремя измерениями! Теория четвертого измерения уже давно не дает мне покоя! Ибо не только мир, но и наша собственная человеческая природа явно превышает возможности наших органов чувств.

Ясные зимние ночи!.. Нет ничего лучше для наблюдений звездного неба. Душа моя постепенно крепла и обретала прежнюю незыблемость, подобно Полярной звезде в беспредельном пространстве космоса. Тогда же я начал трактат «De stella admiranda in Cassiopeia»[25].

В высшей степени удивительное небесное тело; часто всего за несколько часов оно меняет величину и яркость до неузнаваемости, кажется, это уже совсем другая звезда. Сияние Кассиопеи чем-то сродни свету в человеческой душе, который, медленно угасая, может становиться совсем кротким... Поистине чудесны эти умиротворяющие эманации, которые изливаются на нас из небесных глубин...

В середине марта королева Елизавета неожиданно и