Вот и все, что еще могу я воспроизвести из фантастических переживаний вчерашнего вечера. Остальное — непроницаемый туман, кромешная мгла... Итак, наследство Джона Роджера обрело вторую жизнь! Играть и далее роль безучастного переводчика я уже не могу. Каким-то загадочным образом я теперь ангажирован, причастен ко всем этим вещам, бумагам, книгам, амулетам... к этому тульскому ларцу. Стоп, ларец не имеет никакого отношения к наследству! Это подарок покойного барона, и принес его мне Липотин, потомок Маске! Человек, который ищет у меня наконечник копья для княгини Шотокалунгиной!.. Все, все взаимосвязано! Но каким образом? Что это — кольца дыма, соединенные в цепи, нити тумана, свитые в веревки, которые пронизывают столетия и вяжут мое сознание, сковывают мысли, лишают свободы?!

Сам я со всем, что меня здесь окружает, уже живу «по меридиану»! Мне совершенно необходимо отдохнуть и собраться с мыслями. Валы бушующего хаоса прокатываются надо мной, обдавая холодом. Чуть что — и мое сознание начинает колебаться. Это неразумно и опасно! Стоит только на секунду утратить контроль над этими видениями, и...

Меня в жар бросает, когда думаю о Липотине, о его непроницаемом лице циника, или о княгине, этой непредсказуемой женщине!.. Следовательно, рассчитывать мне не на кого, я действительно совсем один и совершенно беззащитен перед — ну же, произнеси наконец, — перед порождениями моей фантазии, перед... призраками! В общем, необходимо держать себя в руках.

Вторая половина дня.

Никак не могу решиться на вторжение в выдвижной ящик за очередной тетрадью. Конечно, нервы мои все еще сверх всякой меры возбуждены, и это понятно, но есть и другая причина: в полдень почта преподнесла приятный сюрприз, и мне теперь в предвкушении нежданной встречи не сидится на месте.

Какое-то особое беспокойство всегда примешивается к чувству радости от свидания с другом юности, которого полжизни не видел, — и вот сейчас, кажется, вместе с ним к тебе вернется прошлое, такое же счастливое и безоблачное. Такое же? Разумеется, это всего лишь иллюзия: конечно, он тоже изменился, как и я сам, никто из нас не в состоянии остановить время! Но как легко на смену иллюзии приходит разочарование, порожденное ею же! Нет, лучше не воображать себе бог весть что, и мои ожидания останутся необманутыми.

Итак, ближе к делу: сегодня вечером мне нужно встретить Теодора Гертнера, моего старинного университетского друга, который в поисках приключений отправился в Чили и там, совсем еще юным химиком, снискал почет, богатство и уважение. И вот теперь эдаким «американским дядюшкой» возвращается на родину, чтобы в покое и довольстве наслаждаться своими за тридевять земель нажитыми сокровищами.

Вот только досадно, что именно сегодня моя экономка, без которой я как без рук, уезжает в отпуск в родную деревню. И, увы, никак невозможно просить ее отсрочить свой отъезд: я уже третий год обещаю ей этот отпуск! Постоянно что-нибудь мешало: то ее не в меру щепетильная совестливость, то мой закоренелый эгоизм — вот и на сей раз он уже готов был вновь заявить о себе во весь голос... Нет, ни в коем случае! Уж лучше довольствоваться тем, что есть, и, смирившись, как-нибудь приспособиться к временной прислуге, с которой она договорилась и которая явится вечером. Любопытно, как я уживусь с этой «госпожой доктор», которая должна заменить мою экономку?..

Наверняка какая-нибудь разведенная «мадам», оказавшаяся без средств и вынужденная искать места в «приличном доме», — во всем, конечно, «виноват деспот муж»!.. Ну и прочая, прочая... В общем, более преданной кастелянши мне, разумеется, не найти!.. Не исключено также:

Приодевшись поутру, Ленхен ловит на уду —

как поет Вильгельм Буш... Итак, надо быть начеку! Хотя мысль о том, что я, старый холостяк, попадусь на приманку, ничего,

кроме смеха, вызвать не может! Впрочем, зовут ее не «Ленхен», а Иоганна Фромм! Но с другой стороны, этой «госпоже доктор» всего двадцать три года. Короче, бдительность и еще раз бдительность!

Господи, если бы эта госпожа Фромм, по крайней мере, яичницу умела готовить!..

Вот и сегодня до наследства Джона Роджера руки, видимо, так и не дойдут. Мне бы сначала разобраться с впечатлениями и событиями вчерашнего вечера.

Судя по всему, каждому потомку Джона Ди вместе с кровью и гербом переходит по наследству привычка вести дневник. Если и дальше так пойдет, я буду вынужден ежевечерне вести протокол случившегося за день! Признаться, сейчас меня как никогда одолевает навязчивое желание поскорее проникнуть в странные тайны Джона Ди, его затерявшейся во мгле веков жизни, ибо чувствую, что именно там должен скрываться ключ не только к лабиринту его судьбы со всеми мыслимыми тупиками и ловушками, но и — как это ни парадоксально — к тем хитросплетениям, в коих я сам сейчас оказался запутанным. Лихорадочное любопытство подавляло все другие желания и мысли, у меня так и чесались руки схватить очередную тетрадь либо — еще лучше — взломать этот серебряный тульский ларец, стоящий на письменном столе. Сказывалось перенапряжение прошедшей ночи! Другого средства успокоить расходившиеся нервы, кроме как со всей возможной тщательностью и аккуратностью зафиксировать на бумаге происшедшее, я не нашел.

Итак, вчера вечером — ровно в шесть часов — я стоял на Северном вокзале, ожидая прибытия скорого поезда, которым мой друг Гертнер, согласно телеграмме, должен был приехать. Я занял наиболее удобный наблюдательный пункт у выхода с перрона, рядом с турникетом, так что ни один из покидающих вокзал пассажиров меня миновать не мог.

Экспресс прибыл точно по расписанию, я спокойно и внимательно оглядывал вновь прибывших, процеженных сквозь фильтр турникета, — моего друга Гертнера среди них не было. И вот уже последний пассажир покинул перрон, уже отогнали состав на другой путь, а я все ждал... Наконец, порядком раздосадованный, я направился к выходу.

Тут объявили, что с минуты на минуту должен прибыть еще один скорый, идущий почти по тому же маршруту. Я не поленился вернуться на свой наблюдательный пункт и дождаться и этого поезда.

Напрасный труд! Как видно, прежняя пунктуальность и обязательность моего университетского друга, подумал я не без горечи, относятся как раз к тем свойствам, которые с течением лет меняются отнюдь не в лучшую сторону. В общем, вокзал я покинул сильно не в духе и направился домой, льстя себя надеждой застать, по крайней мере, телеграмму с извинениями.

У турникета я проторчал почти целый час; было уже около семи, начинало смеркаться, когда, бездумно свернув в какой-то случайный переулок, который никоим образом не приближал