Прошло не так много времени с тех пор, как он узнал о Нине эту неприглядную сторону ее жизни, и вдруг скоропостижная смерть Виктории. Его губы сами прошептали, как заклятие: «Не рой яму ближнему…» Вика, помощница Нины, умерла от инфаркта, точно так же, как и все те, кому они помогли отправиться на тот свет… Вырыла кому-то глубокую яму и провалилась туда сама, разбилась насмерть…

Герман потерял аппетит, думая о Нине и о том, что им обоим грозит, если случится нечто такое, что взорвет всю эту хорошо налаженную смертоносную машину и реальная угроза в судейской мантии нависнет над хрупкой фигуркой его возлюбленной. Чем он сможет ей помочь, чем?! Это ей кажется, что ни одно из ее преступных деяний невозможно доказать, что ни она, ни Виктория, ни те узкие специалисты, участвующие в этих пахнущих кровью сюжетах, не коснулись своих жертв руками, не испачкались в кладбищенской земле… Но на самом-то деле все обстоит совершенно иначе. Не ослепли же они!.. Существуют свидетели, заказчики… Где гарантия, что теперь уже заказчики не станут шантажировать своих антиподов-свидетелей, Нину с Викторией? По логике вещей, они должны бояться друг друга.

И вот однажды он наконец услышал это ночное, тревожное и истеричное, молящее о помощи: «Герман, проснись, очень тебя прошу… Нам надо уехать отсюда, непременно надо уехать… Герман, ты слышишь меня?..»

Если бы он мог увидеть себя со стороны, то сразу понял бы, что под влиянием этой женщины он уже давно перестал быть тем Германом, каким был до встречи с ней и каким представлял себя до сих пор. Тот наивный и честный Герман, которого он любил в себе, умер в ту ночь, что провел с Ниной. Он проснулся на другое утро не только ее любовником, но и ее преданным рабом… В Нине он обрел одновременно и женщину, и мать, и сестру, и друга… Ему было с ней так хорошо, так уютно, что он уже и не представлял себе жизни без того, чтобы не видеть ее, не слышать ее голос. Он привык к ее запаху, к ее повороту головы, к улыбке и даже тому мягкому «Герман, пойдем ужинать, мой хороший», без которого, как ему казалось, он не смог бы насытиться, успокоиться и заснуть в ее нежных согревающих объятиях. Он был счастлив. Разве это не стоит того, чтобы гнать от себя все то дурное, что он узнал о своей возлюбленной?

…Те несколько часов, что оставались до рассвета, они были близки, как никогда. Нина рыдала на его плече, а он гладил ее, целовал и успокаивал, так и не решив для себя, признаться ей в том, что он все знал, или же продолжать делать вид, что он до сегодняшнего вечера не был посвящен в ее тайну. Под утро, когда она, уставшая от признаний, взрывов чувств, во время которых она выкрикивала в свое оправдание какие-то нелепые объяснения, от рыданий, притихшая и униженная собственным раскаянием не столько перед ним, сколько перед собой, уснула наконец, свернувшись в его руках и положив ему голову на грудь, он понял, что никогда не скажет ей всей правды. Да, безусловно, они уедут (после похорон Вики), он сделает все, чтобы иметь возможность руководить своей фирмой из Питера, они поживут в гостинице первое время, а потом купят квартиру. Нина сама выберет, где ей захочется жить в Питере. Пусть все начнется с самого начала, пусть будут чемоданы, сумки, коробки с посудой, контейнер… Или нет, они все оставят здесь, чтобы ничто не напоминало ей о той двойной жизни, какую она вела тут, в Москве. Чашки и тарелки, одеяла и подушки, стиральная машина – все будет новое… При мысли о том, как они будут обустраивать свою новую квартиру, Германа охватило приятное и какое-то новое, возбуждающее чувство, как если бы Нина согласилась стать его женой. Конечно, как же иначе? Они поженятся… Так, в приятных мечтах он и заснул… Проснулся от того, что в дверь звонили. Настойчиво.

Нина подняла голову, все вспомнила, увидев Германа, и, схватив его за руку, прижалась к нему еще сильнее. Теперь она не боялась показать своих чувств, того, что она сильно напугана… И Герман верил, что она боялась не только за свою свободу, но и за них двоих.

– Гера, я боюсь… Я не знаю, кто может так звонить…

– Лежи и не поднимайся. Если к тебе, я не открою… Я спрошу, не открывая. Мы сегодня же уедем. Без вещей, просто соберемся, возьмем только одни документы и уедем в Питер…

Звонила девчонка. На вид не опасная, но зареванная, с красным мокрым лицом и подрагивающими плечами… Все это он разглядел, когда уже открыл дверь. Не мог не открыть.

– Я д-должна поговорить с ней, – икая, сказала она. – П-пожалуйста… Мне оч-чень н-надо… Она знает…

Герман впустил девчонку, провел в кухню. Почти сразу же там появилась закутанная в его длинный халат Нина. Какой же он наивный, полагая, что можно вот так все бросить и уехать, не подготовив свой уход, не расплатившись за незавершенную работу… Она же не мошенница. Но кто эта девчонка: новая клиентка или старая?.. Это был очень важный вопрос для Германа. Искушение было слишком велико, и он впервые в своей жизни решился на подслушивание…

* * *

– Ты дочка Карины, так? Как тебя зовут, я не помню…

– Мила.

– Что случилось, Мила?

Приход этой девочки мог спутать все ее планы. Но теперь, когда она была не одна, когда Герман все знал, ей стало несравненно легче. Сейчас она сварит кофе, ничего, что эта Мила пришла, что бы она сейчас ни сказала, на все уже давно готов ответ: я ничего не знаю, что ты такое говоришь, девочка? Главное, не выдать волнения и успеть прийти в себя, хотя бы выпить крепкого кофе…

Она старалась не смотреть на девчонку, достала банку с кофе и, не отрывая взгляда от воды в турке, слушала, слушала… Она знала, что в спальне или в гостиной сидит и переживает за нее тот, кто был ей дороже всех остальных, – Герман.

– Я все знаю, знаю, понимаете? И то, что мама заказала папу и что он должен был умереть в этом городе, названия которого я никак не могу запомнить… Это в Болгарии… На море… Созополь, кажется…

– Мила, тебе сделать кофе с молоком или без? Сколько ложек сахару?

Главное, не просыпать сахар.

– Вы издеваетесь надо мной, да? Да вы посмотрите на меня и хотя бы спросите: а что она делает здесь, у меня, в столь поздний час? Что ей надо? И почему она пришла одна, без мамы?..

– Мила, понимаешь, я знакома с твоей мамой, это правда, мы познакомились с ней в парикмахерской… Ты тоже потом туда зашла, я отлично помню, у меня вообще хорошая зрительная память… И ты пришла ко мне, по всей видимости, потому, что вы с мамой поссорились, так бывает… Вот только непонятно, почему ты пришла именно ко мне. Неужели у тебя нет более близких людей…

– Да вы не слушаете меня!

Черные длинные кудри девушки разметались по плечам, из распахнутой дубленки выбивался черный мохнатый свитер, синие обтягивающие джинсы подчеркивали худые ляжки. Мила была некрасивым подростком – и не девочка, и не девушка. Но взгляд тяжелый, нехороший. Нина вдруг с ужасом начала понимать, что девочке стало откуда-то известно о том, что ее папу заказали, что он умер в Созополе не совсем своей смертью. Сейчас она будет говорить про Викторию… Надо все отрицать. Напоить эту истеричку кофе и проводить до дверей. Точнее, выпроводить вон… Сегодня Нина проснулась другим человеком, а завтра ее здесь, в Москве, уже не будет… Она вспомнила еще об одном незавершенном деле: Татьяна Плыс со своей дочуркой… Надо бы встретиться с этой Вероникой и убедить ее забыть Чаплина. Вот эту фамилию Нина запомнила сразу же, на всю жизнь… Незабываемая фамилия. Все нужно сделать как можно быстрее, до отъезда… И Герман ей поможет, поддержит…